на человека в волчьей шкуре, но оскал его обнажил настоящие звериные клыки.

И мальчик не испугался. Когда тварь напала, он даже не попытался бежать. Вместо этого он принялся размахивать палкой, целясь в мутные глаза чудовища. Волколак серьёзно ранил мальчика, но убить не успел.

Его спас подоспевший на помощь воин с сияющим серебряным блеском мечом. Воин расправился с оборотнем, перевязал раны мальчика и строго отругал его.

— Сопляк, чтобы сражаться, для начала научись, — сказал воин мальчику, а потом посмотрел в его золотисто-карие глаза и добавил: — Хочешь научиться?

— Да! — ответил ему маленький Летодор.

— А ты не боишься смерти? — спросил воин.

— Я не боюсь смерти! — гордо ответил мальчик. — Я уже убивал, и я убью снова, если так надо.

И Летодор позволил Смерти забрать маленького мальчика внутри себя, как когда-то это сделала и маленькая Василиса. Как и она, мальчик убежал из дома.

Он учился. И он убивал. Убивал много и безжалостно. И Смерть стала ему верной подругой. И это был его выбор и его путь.

Землетрясение, сопровождаемое страшным ураганным ветром, затихло. Ветер принёс небывалый холод, словно бы само лето покинуло окрестности Самториса. Небо заволокло серыми тучами. И теперь из этих туч беспрестанно сыпались ледяные хлопья.

Монастырь Нороэш, что располагался в лесах недалеко от Самториса, отныне был стёрт с лица земли. Вместо него посреди леса образовалась холмистая серая проплешина, будто остатки от гигантского кострища. Не осталось даже намёка на строения. В прах рассыпался камень стен, не было видно и человеческих останков.

Однако мужчина, кутающийся в шерстяную мантию, знал, что глаза могут обманывать. Доверяясь слуху, он долго искал и наконец нашёл среди холмов слабый, но уверенный огонёк жизни.

Мужчина упал на колени и осторожно извлёк из-под серого пепла хрупкое тело. Как ни странно, девушка была не только жива, но и невредима. Что бы здесь ни произошло, стихия не тронула ни волос, ни кожи, ни даже её одежд. И только на запястьях девушки алели свежие порезы, а её губы и шея приобрели мертвенно-серый оттенок.

Мужчина обнял её, точно ребёнка, и закутал в шерстяную мантию.

Девушка осталась жива, но только физически. Её сознание невозможно было нащупать в этом времени и пространстве: оно унеслось куда-то далеко. А её душа рассыпалась на осколки, словно разбитое зеркало.

Впрочем, в отличие от настоящего зеркала осколки души обладают куда большей пластичностью. Что только не способна пережить душа. Хотя иногда ей и требуется помощь для восстановления. Мужчина был целителем, и он мог оказать эту помощь.

Он глубоко вдохнул морозный воздух и запел. Он пел, и сильный красивый голос его разносился по омертвевшей равнине. Иссохшая природа и пепел человеческих останков были глухи к мелодии, вторящей витали, однако для потерянных душ — для десятков всё ещё страдавших душ — она оказывала исцеляющее воздействие.

Мелодия находила самые заплутавшие огоньки и окутывала их подобно тёплым и ласковым объятьям, в которых забывались все страхи и тревоги. Мелодия помогала рассеять их гнев и забыть об обидах. Она собирала воедино разбитые и рассыпавшиеся души и, подобно путеводной звезде, указывала им верное направление.

Мужчина пел, и волшебство его голоса наполняло новыми силами жизни застывавшую у него на руках девушку. Поблекшие и разрозненные осколки её души вновь озарялись светом и красками. И пусть отныне этот узор будет иным, нежели прежде, но от того он не станет менее прекрасным.

Многое зависело и от неё самой. Сможет ли она использовать пережитую боль во благо или же предпочтёт иной путь?

Мужчина склонился над девушкой и легко коснулся губами её посеревших губ, вдыхая в них собственную силу.

Сознание возвращалось медленно и тяжело, словно его волочили по острым камням. Всё тело пронизывала боль.

Особенно больно было в груди и в горле. Было так больно, словно разом изломали все рёбра и порвали мышцы гортани. Больно было дышать и глотать. Больно было ощущать сквозь веки дневной свет.

И только звуки пения исцеляющим волшебством доносились до её слуха сквозь вязкую и холодную темноту.

Мелодия по мелким крупицам возвращала желание… жить. Мелодия как будто восстанавливала порядок внутри неё. Она напитывала силой жизни всё вокруг, проникала под кожу и разливалась в воздухе, струилась по земле и наполняла собой почву, камни и деревья.

Но даже она была не в силах оживить мёртвые оболочки человеческих тел.

Джиа снова ощутила чужую боль и услышала плач новорожденного. Она увидела залитую утренним светом постель и мёртвую женщину под окровавленными простынями. Она увидела убитого горем мужчину, стоящего на коленях подле кровати. Боль и восторг странным образом мешались у него на сердце.

— Господин, у вас девочка… — услышала она женский голос. — Единый забрал душу вашей жены в свои светлые чертоги, но даровал вам дочку. Отпустите же госпожу, и примите на руки эту милую крошку…

Мужчина поднял голову. Хотя его лицо и было мокрым от слёз, он улыбался. Он аккуратно взял на руки крохотное дитя, обёрнутое белой пелёнкой, и неописуемое счастье заполнило все его существо. В его руках была Жизнь.

Джиа ощутила восторг, нежность, безграничную любовь и его надёжные объятья.

Девушка открыла глаза. Она больше не прижималась к мёртвому телу. Напротив, её саму обнимали тёплые и живые руки. На белых складках одежды лежали серые хлопья — пепел или грязный снег? Снег?

Такие же хлопья покрывали всё вокруг и сыпались с серого неба.

Сильная, насыщенная, животворящая мелодия стихла. Теперь мужчина лишь тихо напевал себе под нос какую-то детскую колыбельную.

— Я безумно любил жену, — прошептал он, поглаживая Джиа по волосам. — Но мы были слишком разными… Не просто из разных родов, но… разных видов. Нам нельзя было иметь детей… Однако Единый распорядился иначе. Чудом моей возлюбленной удалось зачать и выносить ребёнка. Самих родов она не пережила, — он перевёл дыхание. — Мне было очень больно расставаться с ней. Но… я отпустил её. И я вынес урок из этой боли. Я выбрал жизнь. Я продолжил жить из любви к миру. И, разумеется, из любви к дочери. Ты могла видеть её на концерте. Рыжая девчушка…

Вспомнив девочку, Джиа слабо улыбнулась. Боль уже не пожирала наёмницу. Боль на время затаилась. Но от её когтей остались глубокие ноющие раны под рёбрами.

— Ты переживёшь эту боль. Потребуется время. Боль не уйдёт, но затихнет, — продолжил Дэрей Сол, обнимая Джиа и, словно ребёнка, укачивая её на руках. — Поверь мне…

Наёмница видела над собой лишь светло-рыжие пряди его волос и плоское серое небо.