– Что? Почему?

– Потому что я ему изменила. И прежде, чем ты что-то скажешь, вспомни, что и сама изменила своему парню с Гленом.

У мамы вытягивается лицо. Она поднимает палец, собираясь броситься на свою защиту, но я перебиваю ее:

– Кроме того, позже я узнала, что он первым мне изменил, и, между прочим, с Саммер. Хотя, если честно, я всегда подозревала. Кэллам постоянно пытался меня изменить, незаметно, исподтишка обрезать мне крылья. Да и все-таки мы с Мэлом теперь женаты. А из-за того фарса, что устроил Райнер после смерти Эштона Ричардса, я не горю желанием возвращаться в этот пафосный и гламурный бизнес.

Я даже не подозревала, что это правда, пока не произнесла вслух. Но теперь все мне стало кристально ясно.

Мне нужно заняться другим делом.

Меня не вдохновляют люди вроде Райнера. Я фотограф. Я делаю снимки. Мне и другим это доставляет радость. Я могу быть фотографом везде. Могу делать фотографии гораздо интереснее, чем снимки привередливых, оторванных от реальности поддельных поп-принцесс и эгоистичных рок-звезд, которым кажется, что из анального отверстия у них солнышко сияет.

Мэл продал душу дьяволу и стал торговать песнями, потому что ему пришлось.

А я не обязана это делать.

Мне не нужно дорогостоящее лечение. Я полностью удовлетворена тем, что зарабатываю гроши.

– Рори! Господи боже! И какой реакции ты от меня ожидала? Ты даже не пригласила меня на свадьбу!

Мама хлопает себя по лбу.

– Мам, мы поженились один на один. Только мы и свидетели.

– Типа в Вегасе?

– Типа на Кипре.

Глаза у нее круглые и пугающе сверкают.

– Но, Рори, а если он не тот самый?

– Он тот самый. – Я беру ее за руки и веду на задний двор. Хочу, чтобы она увидела, где мы влюбились. Лежа на зеленой траве под небом, залитым светом от тысячи звезд.

– Посмотри сюда, – я показываю на двор. – Восемь лет назад, почти девять, я сидела тут с Мэлом и знала, что ни один парень никогда не заставит мое сердце биться так быстро и сильно. И знаешь что? Так и вышло. Я понимаю твое беспокойство. Знаю, что Ирландия вызывает у тебя много горьких воспоминаний. Отец Доэрти все мне о них рассказал. Извини, мам, но я знала, что ты никогда не расскажешь, а мне нужно было узнать правду.

Она смотрит на меня, явно желая стереть слезы, и я обнимаю ее, продолжая говорить ей в волосы:

– Но у меня нет ребенка, о котором нужно заботиться, и я делаю это не из страха, отчаяния или потому, что совесть подталкивает меня попробовать. Я остаюсь здесь по доброй воле. Потому что он делает мою реальность лучше грез. Потому что с горечью, но я отдаю себе отчет, что однажды мы умрем, как Глен и Кэтлин. Мы созданы из пыли и пылью станем. Но пока я здесь, живу и дышу на этой планете, я хочу делать это рядом с человеком, который меня смешит. Который беззаветно любит. Который в надежде на новую встречу хранил изодранную, испачканную салфетку, что на протяжении почти десяти лет была настоящей ложью.

– Кэтлин… – Мама качает головой.

Я понимаю, что прямо ей никто так и не сказал о смерти Кэтлин. Будь сестра сейчас жива, она была бы немногим старше меня.

Я мрачно киваю.

– Авария.

– О боже.

Мама разрывает объятия и всхлипывает, обхватив мои щеки своими маслянистыми, морщинистыми мамиными руками. С орлиной зоркостью она изучает мое лицо в поисках трещинки в маске, убеждаясь, что я говорю правду.

– Все по-настоящему? Твои отношения с Мэлом? – отрывисто спрашивает мама.

– Реальнее не бывает, – смеюсь я, от счастья по щекам стекают слезы.

– И ты в курсе всего, что произошло с Гленом? – Она смотрит на меня из-под накладных ресниц и медленно моргает.

Я киваю.

– И в курсе шрама. Мам, я не сержусь. Просто хотелось, чтобы ты сама мне рассказала. Я бы выдержала. И не нужно тебе было так мучиться.

– Ох, но я должна была, – торопясь, перебивает она и, отпустив мои щеки, сжимает мне руки. – Я хотела, чтобы ты знала, что заслуживаешь быть любимой. Аврора, в моем мире дороже тебя никого нет, даже если не всегда ты это чувствуешь. Я хотела, чтобы ты думала, что Глен тебя обожает, но мне пришлось не подпускать тебя к нему, чтобы ты никогда не узнала правду.

– Ты поэтому не хотела, чтобы я ехала в Ирландию?

Мама вздыхает:

– Да, и потому, что у нас слабость к ирландцам. Я не хотела, чтобы ты переехала за океан и оставила меня в Америке. Я эгоистка, но ты вся моя семья. – Пауза. – То есть ты, сигареты и лак для волос.

Мы смеемся, пока я не вспоминаю, что есть еще одна тема, которую нужно с ней обсудить.

– Фотографии. Ты отправила Мэлу фотографии со злобными надписями. Ты отправила ему письмо, в котором писала, что я сделала аборт. Это запустило цепную реакцию, после которой все здесь пошло прахом. Ты даже не подозреваешь.

Безусловно, я не собираюсь возлагать вину за смерть Кэтлин на маму. Но она ловко подтасовала карты в нашей жизни.

Мама всхлипывает и вытирает нос рукавом блестящей джинсовки с розовыми пятнами и пайетками на воротничке. Я не подозревала, что доживу до такого. Обычно, чтобы вытереть сопли, моя мать хватает что под руку придется, включая Библию или ребенка, но чтобы пачкать свою любимую одежду…

– Я знаю. Проще сказать, что я вела себя как сумасшедшая. Я не доверяла Мэлу и не хотела, чтобы ты угодила в неприятности, как я. Отправляя ему фотографии, я была в этом уверена. Стоило понимать, что твоя любовь сильнее обстоятельств. Когда он продолжил присылать письма, я растерялась. Понимала, что скоро он до тебя доберется. Поэтому села и написала письмо от себя. Я описала все, что пережила сама, узнав о беременности, за одним маленьким исключением. Я написала, будто это ты сделала аборт. Мне далось это с таким трудом. Три дня я писала письмо: то начинала, то снова бросала. Меня рвало каждый час. Но в голове прочно укоренилось, что ты не должна оказаться в подобной ситуации. Только теперь я поняла, какой урон нанесла вам троим. Пожалуйста, пойми: я думала, что у вас банальная интрижка. Детское увлечение. То, что ты мигом перерастешь. Я считала, что в Америке ты найдешь себе мужчину достойнее.

Грустно, но я ей верю.

Понимаю, что мама натворила ужасных дел, и все равно сочувствую ей от всей души. Я видела,