Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Посолонь водите! – крикнул один из питухов саженного роста, могуче втираясь в толпу скоморохов.
– Истинно! По-нашему, древлему, венчать, – согласился Таисий.
Из-за печи вывернулась злая Улька тоже в пестром, ярком наряде, крикнула:
– Семен, я встаю, не надо Фимку!
Таисий из-под полы кафтана показал ей пистолет.
– Бешеная! Я хозяин здесь – убью!
Улька скрипнула зубами и скрылась.
Пара венчаемых ходила кругом стола. Скоморохи, держа два бубна над их головами, пели:
– Стой! Буде им… Ране, чем спать уложить, надо еще приданое честь: може, есть на што сесть, а лечь-то на што есть ли, какая тогда свадьба?
– Сажай жениха с невестой!
Сеньку с красной бабой скоморохи, подхватив под руки, с поклонами отвели за стол, где сидел пропойца подьячий. Он с последнего ковша водки упал под стол, храпел там и бредил, зажав в кулаке кусок калача. Перед столом Таисия скоморохи выстроились в ряд, заговорили, перебивая друг друга:
– Вот посаженый, батюшко атаман, невестин отец…
– Выходи, Михайло!
Вышел скоморох-медведь, поклонился.
– Невестин отец, батюшко, будет чести, што идет невесте!
– Читай, Михайло!
Скоморох-медведь начал:
– «Невеста! С ей в приданое поп, тому же попу в кадило три пуда угольев восходило – и когда ён кадит, то от попа на версту худым духом смородит! Когда же его с кадилом к образам ташшат, у святых в ту пору бороды трешшат! Роспись о приданом поистлела оттого, што невеста сто годов в девках сидела… Все же чту: за невестой восемь дворов хрестьянских, промеж Лебедяни на старой Рязани, не доезжая Казани, где пьяных вязали… меж неба и земли, поверх лесу и воды… Да восемь же дворов бобыльских, а в них полтора человека без чети. Три старца деловых у пустых кладовых, четверо в бегах да сиделец тюремной в долгах».
– Хо-о! Черти, крашеные хари…
– «Да в тех же дворах стоит горница о трех углах над жилым подклетом, живут в ней только летом. Третий двор на Воронцовском поле, позади Тверской дороги. Во оном дворе хоромного строенья – пень да коренье и еще – два столба в землю вбито, третьим покрыто. Сходитца с тех дворов в год хлеба насыпного семь анбаров без задних стен. В одном анбаре десять окороков капусты, семь полтей тараканьих да восемь стягов комарьих…»
– Буде с приданым! Потчуйте званым – пить хочу! Потому – заутре бой на медные деньги…
– Пей! Не мешай невестину обряду.
Угрюмый, саженного роста питух, двуперстно крестясь, шагнул к стойке, глаза узенькие, злые, медвежьи.
– Такому бы у скоморохов медведем быть!
– Правильно! Скомороший медведь-овсянник, а этот был бы бурой!
– Хто ён?
– Кирилка-старовер! Ух, и не любит же он царя-государя!.. Слышал не раз – сказует Кирилка.
– И Никон от царя, – заедино веру изломили! – кричали питухи.
Аника налил подошедшему Кирилке ковш водки. Выпив, рыгая хмельным, старовер нагнулся к уху Таисия:
– Атаман! – забубнил он, стараясь говорить тихо. – Тебе сказать хочу по-тонку. Значит, как ежели бой…
Таисий, не отвечая Кирилке-староверу, встал, махнул рукой, останавливая глум скоморохов, крикнул на весь кабак:
– Народ! Назавтре в то же время все здесь с топорами. Топоры под кафтанами… Кабак будет куплен – пить, гулять станем!
Кирилка кивнул Таисию головой:
– Скажу завтре!
Стихло кругом, скоморох продолжал читать роспись приданого, она у его была записана на пергаменте из старой телятины, протертом до дыр.
– «Еще за невестой идет четыре пуда каменного масла! Да в тех же дворах уделана конюшня без дверей, стен и кровли… В конюшне той три журавля стоялых да един конь шерстью гнед, а шерсти на нем нет!»
– Вот так скотинка! – крикнули питухи.
– Не мешать роспись слушать!
– «Тот гнедой конь передом сечет, а зад волочет… К тому же приданому две кошки дойных! Восемь колод наделанных пчел – меду того не чел! Два ворона гончих, да с тех дворов еще сходитца на всякий год запасу – по сорок шестов собачьих хвостов! Киса штей да заход сухарей!»
– К черту тя! Сухари из нужника!
– «Малая поточка молочка да овин немолоченный киселя!»
– Хлебай сам, когда обмолотишь!
Фимка подошла, шепнула Таисию:
– В ночь на Облепиху идти бойся, ночуй у меня, – старики грозились, они ведомые, злые хитрецы.
– К тебе идем, женка!
Скоморох не кончил читать:
– «За невестой две шубы – едина соболья, другая сомовья, обе крыты сосновой корой – кора снимана в межень, задрав хвост в Филиппов пост! Три опашня сукна мимо зеленого… драна сукно по три напасти-локоть! Однорядка не тем цветом!»
– Предели каким?
– «Калита[230] вязовых лык – лыки драны в Брынском лесу в неведомом часу – на восходе в полночь. Крашенинные сапоги! Ежовая шапка!»
– Носи сам к роже плотно!
– «Четыреста зерен зеленого жемчугу!»
– Сыщи, пожалуй!
– «Ожерелье шейное с гвоздями в три молота стегано – серпуховского дела!»
– Попади в Разбойной, дадут такое – дела московского!
– «Из ямы – заяузским золотом шито – семь кокошников!»
– Ведомо, какое золото валют в ямы за Яузой!
– «Девять перстней железных, гожи кому и на руки, кованы… камни в них лалы из Неглинной бралы! Телогрея мимокамчатая, круживо берестяно… по ней триста брызг с Москвы-реки брызнуто! И всего приданого сойдетца на триста, пусто! На пятьсот – ни кола! Прочиталыцику чара вина, слушательщикам бадья помой – лик и ухи умой! А кто ся записи не слушал, тем по головне!»
– Эй, атаман! Скоморохам по чарке вина!
– Вину и калачам вы хозяева – пейте! – сказал Таисий. Он, поймав Сеньку под руку, пошел из кабака.
В теплом сумраке за ними кто-то спешно шел, видимо догоняя. Приятели остановились, разглядев Сенькину невесту Фимку.
– Ух, запыхалась! Ты ко мне обещал? – сказала она Таисию.
– А жених твой с кем спать будет?