Этого же захотели и родственники, приехавшие из Праги, — маленькая старушка в черном, старшая сестра Левы, его племянница и муж племянницы, который никогда даже не был знаком с Лёвой…

Народу было человек двести. Старики из Мюнхенской еврейской общины, из Союза писателей, много сотрудников радиостанции «Свобода», кто-то из издательств… Были старые чехи и словаки, уже давно живущие в Германии. Были и русские…

По дороге на кладбище Мика и Альфред заехали в хороший, дорогой цветочный магазин, купили шестьдесят четыре розы желто-шафранного цвета.

Поставили свою «мазду» на кладбищенский паркинг и пошли к закрытому еще входу в капеллу.

Они несли свои печальные розы и слышали вослед:

— Смотрите, смотрите, какие цветы — это же сумасшедшие деньги!

— Успокойтесь, я вас умоляю! Вы знаете, кто это? Он на своих паршивых картинках заработал столько, что мог бы привезти и не такой букет!..

Мике стало тошно — ну просто невмоготу. Альфред испуганно прошептал:

— Боже мой!.. Как они могут, Микочка?! В такую минуту…

— Плюнь, Альфредик, — сквозь зубы проговорил Мика. — Плюнь. Они очень неумны и глубоко несчастны.

— О чем ты говоришь, Мика? Эти двое парковались рядом с нами, и я видел, на чем они приехали! У них такой «ягуар», о котором ты даже и мечтать не можешь…

— Запомни, Альфред, ни «ягуар», ни «семисотый» «БМВ», ни «мерседес-спэшл» к понятию о СЧАСТЬЕ никакого отношения не имеют.

… Перед закрытым еще входом в капеллу всем раздали тоненькие свечки. И евреям, и немцам, и чехам, и русским.

В ожидании начала церемонии в толпе шла нескончаемая болтовня на всех языках. Изредка раздавались громкие радостные возгласы — кто-то с кем-то давно не виделся, наконец-то свел Господь!..

Обсуждали свои старческие делишки, обменивались карликовыми новостишками, жаловались на детей, на болезни, на понижение банковских процентов на срочные вклады…

Скорби — ни на грош! Так, клубная трепотня…

Наконец открылись большие двустворчатые двери, стали пускать внутрь капеллы.

С первых же секунд Мика и Альфред были потрясены внутренним гигантизмом и убожеством этого храма — высоченный, холодный, неуютный…

На высоте пятнадцати метров по кругу — восемь огромных цементных ангелов с нимбами из строительной арматуры. Все нимбы — ржавые, покосившиеся, потерявшие свою округлость… Какой нимб торчит вверх, какой вбок, какой так и не смог свалиться на шею ангелу — зацепился за ангельский нос…

Под круглыми сводами огромного помещения — ни распятия, ни единой иконы, ни какой бы то ни было церковной атрибутики! Серость облупившихся стен, уходящих вверх, и зыбкий холод… Посередине на каменном полу из безликих выщербленных плит — возвышение с наглухо закрытым гробом.

Альфред медленно воспарил над полом и невидимо для окружающих сел Мике на плечо, одной ручкой обняв Микину голову.

А все теснятся к гробу, двигаются энергично, решительно, даже оттирая друг друга, стремясь предъявить «свои права» на покойного, свою особую, персональную близость к умершему!..

Становятся на колени у гроба, крестятся все без разбору, дымят свечками, целуют возвышение, к самому гробу прикладываются губами…

Началось отпевание.

Хор — три женщины и три мужика. Все — будто только что с рынка! Кто в чем — одна баба в беретике, две другие в кукольно повязанных платочках. Мужики в спортивных куртках-расписухах, в стоптанных кроссовках…

Регент — пижон! Черное пальто в талию, кокетливо наброшенный на шею черный шарф крупной вязки…

Дьякон какой-то игрушечный… И молоденький попик с хорошим голосом.

Мике и Альфреду от всего этого даже худо сделалось!..

Так жалко стало себя, Лёвушку Тауба жалко стало — верного, мудрого и замечательного друга, блестящего, остроумного новеллиста, умевшего быть беспощадно саркастичным и безгранично лирически добрым и трогательным…

Почему это в Германии называется «писатель-сатирик»?!

В дикой, разрывающей сердце тоске Мика погладил руку Альфреда, проглотил слезы и подымал невероятное: «Как хорошо, что гроб закрыт наглухо и Леонхард Тауб — Лева, Лёвушка — не видит всего этого фальшака, всей этой пошлятины, которая уж совсем не по Божьему праву сопровождает его в последний путь!..»

* * *

— Не пей! Не пей больше, Микочка!.. — умолял Альфред, пытаясь улететь с бутылкой джина.

Но Мика крепко держал бутылку, и Альфред беспомощно трепыхался в воздухе на уровне Микиного лица.

— Лучше смотайся в холодильник за льдом… Еще три-четыре сантиметра, и все!.. Тащи лед! — приказал Мика.

— Хорошо, хорошо!.. Я принесу лед… Но дай мне слово, что это будут последние три сантиметра!..

— Смотря откуда мерить, — пьяно ухмыльнулся Мика. — Я буду мерить от верха стакана!

— Ты будешь мерить от низа стакана! — закричал Альфред.

— Я что, пьяный?! Нет, ты скажи, я — пьяный?!

— Я не боюсь, что ты будешь пьяным! Я боюсь твоей язвы… Вспомни, что говорил профессор Эссер!.. Ну, хочешь, я тебе телевизор включу?

— На хер мне твой телевизор?! Вали за льдом, Альфредик… Лёвушку помянем… Помянем мы с тобой Леонхарда Тауба — друга нашего незабвенного, талантливого… Не нужно льда, Альфредик… Не улетай никуда… Не оставляй меня. Побудь рядом… Никого у меня не осталось, кроме тебя, Альфред. Налей мне самую чуточку… Ах, если бы ты мог со мной выпить!..

Мика выпустил из рук бутылку и горько расплакался. Альфред осторожно налил ему в стакан немного джина. Тихо спросил:

— Тоник нужен?

— Немножко… — всхлипывая, с трудом проговорил Мика. — Совсем старик расклеился! Прости меня…

— Не говори глупостей! — Альфред разбавил джин тоником, протянул Мике стакан: — Держи…

Мика поднял стакан вверх, посмотрел сквозь низкий белый потолок куда-то в таинственное фиолетовое пространство, в черную звездную бесконечность и сказал:

— Лёвушка… Дружочек ты наш!.. Подожди меня ТАМ… Сколько мне еще осталось?… Глядишь, и свидимся… Только я ради тебя, Лёвушка, ради таких, как ты, еще ЗДЕСЬ кое-что должен сделать… Вот только что?… Что, Лёва?! Молодые — те сами выгребутся… Вон они какие умненькие стали, ловкие, по-английски говорят… А наше русское старичье подрастерялось… Прав был Степка! Актеры в кочегарках работают… Литературоведы и поэты на рынках ларьки охраняют!.. Телевидение немецкое, суки, в Москве и Ленинграде сюжетики снимает для своих вонючих программ — как наши кандидаты наук в помойках роются!!! Как бляди с голодухи толпами в Москву прут — на улицу Горького, на Тверскую, мать ее!.. У мужиков в России средний возраст — пятьдесят — пятьдесят пять!.. И в ящик! Без права на жизнь, Лёвушка…