– В какой цвет? – спросил Корольков.

– Не пойму. Только они у тебя потемнели.

– Это я побледнел. Лицо поменяло цвет, а не волосы.

– Хочешь, я вырежу тебе твою язву. По знакомству?

– Спасибо. Не хочу, – глухо ответил Корольков.

Маргарита Полуднева стояла как кость в горле. Ни проглотить, ни выплюнуть. Он вдруг понял, что задохнется, если не увидит ее.

Прочитал адрес на титульном листе истории болезни. Спросил:

– Кто такой Вавилов?

– Какой Вавилов? – не понял Анастасьев, думая, что речь идет о больном.

– Улица Вавилова, – объяснил Корольков.

– Революционер, наверное, – подсказала Раиса.

– А может, ученый, – предположил Анастасьев. – А что?

– Ничего, – ответил Корольков. И Анастасьев удивился несовпадению его лица со смыслом беседы.

* * *

Маргарита Полуднева лежала у себя дома на своем диване, а перед ней сидела подружка Нинка Бочарова – загорелая, здоровая, с лицом, поблескивающим в полумраке. Она только что вернулась из командировки в Иркутск и пребывала в состоянии полного раздрызга. Тот факт, что погиб Гоча, которого Нинка знала, и Марго чуть не погибла, произвел на Нинку впечатление сильное, но кратковременное. Страдания Марго, равно как и Гочи, остались позади, а ее, Нинкины, страдания были в настоящем и состояли в том, что ее талантливый муж снова запил после трехлетнего перерыва. К тому же чужие страдания были с чужими людьми, а ее – с ней. И Нинке хотелось говорить, чтобы выговориться и облегчить душу, чтобы душа стала полегче и ее не так тяжело было в себе носить.

– Он обещает, клянется. Я каждый раз верю. А потом все сначала.

На Нинкином лице стоял ужас. Ее пугала бессовестность, разлитая в мире и направленная на нее.

– Я просто не знаю, как мне жить. Я не уверена в завтрашнем дне. И даже в сегодняшнем вечере. Я живу, как партизан, – перебежками.

Марго не поняла, и это непонимание отразилось на ее лице.

– Ну, партизан на открытой местности. Пробежит, упадет. Вот это и есть моя жизнь.

– Почему партизан? Солдат под обстрелом.

– Ну не важно! Все равно война. Это какой-то ужас. Я не выдержу.

– А ты его лечи.

– Я уже лечила. Даже в Бурятию ездила, к буряту. За травами. Все бесполезно. Можно только бросить.

– Ну брось!

– Не могу. Я его люблю. Все остальные – амбалы рядом с ним.

– Амбал – это что?

– Не знаю. Сарай. Или плита бетонная… Что мне делать?

– Ничего не делать, – сказала Марго. – Никогда хорошо не жили, и нечего начинать. Как там Иркутск?

– В Доме декабристов была. И на кладбище.

– Я скучаю по этому времени, – поделилась Марго. – Я скучаю по декабристам.

– Да уж, – согласилась Нинка. – Тогда слово, данное другому, что-то значило. Тогда были другие мужчины.

– И другие женщины.

– Женщины не меняются, – возразила Нинка. – Они всегда женщины. Ну ладно… Я тебе завтра позвоню.

Она ушла, забыв сигареты и свое отчаянье. Отчаянье осталось в комнате. Марго вдыхала его. Болела грудь. Корольков стоял перед глазами: неровный срез переднего зуба, два голубых окна в тревожный мир… Захотелось встать, одеться и поплестись к нему куда бы то ни было: в больницу, домой… Но она никуда не пойдет. Она себя знает.

Раздался звонок в дверь. «Это Нинка, за сигаретами», – подумала Марго. Трудно поднялась. Открыла дверь.

В дверях стоял Корольков. Он что-то проговорил, но она не расслышала, различила только глуховатый голос, бубнящую интонацию. Качнулась к нему, и в грудь под ребра вошел нож. Она и раньше слышала: пронзила любовь, но думала, что это просто красивые слова. Оказывается, правда.

Марго смотрела, всматривалась в его лицо. В своей жизни она не видела ничего более красивого, чем это склоненное к ней лицо. Произведение Божьего искусства. Подлинник.

– Тебе больно?

Было больно от ножа, который стоял в солнечном сплетении. На глазах выступили слезы.

Он целовал ее в глаза. Потом в губы. И она слышала вкус собственных слез.

– Ты когда меня полюбила?

– Я? Сразу. А ты?

– И я сразу.

– А чего воображал?

– Побаивался.

– Чего?

– Я старый, нищий и больной.

– Ну и пусть!

– Это сейчас «ну и пусть». А дальше?

– Не надо заглядывать вперед. Не надо ничего планировать. Один уже планировал…

– Кто?

– Не важно кто… В истории много примеров. Гитлер. Наполеон.

– Ты любила до меня?

– Сейчас кажется, что нет.

– Я прошу тебя… Пока мы вместе, пусть у тебя больше никого не будет…

– Мы всегда будем вместе. Не бойся ничего. Настоящий мужчина не должен бежать от любви. Не должен бояться быть слабым, больным и нищим.

– Я не настоящий. Ты принимаешь меня за кого-то другого. Ты меня не знаешь.

– Это ты себя не знаешь. Ты сильный и талантливый. Ты самый лучший изо всех людей. Просто ты очень устал, потому что жил не в своей жизни. Ты был несчастлив.

– Почему ты так решила?

– А посмотри на себя в зеркало. Такого лица не бывает у счастливого человека.

– Да?

– Такое впечатление, что ты прожил всю свою прошлую жизнь и живешь по инерции. По привычке жить.

– Ты еще молодая. У тебя нет привычек. Они тебя не тянут.

– У меня есть привычка к одиночеству.

– Ты его любишь?

– Что?

– Одиночество.

– Разве одиночество можно любить?

– Я любил до тех пор, пока не встретил тебя. А сейчас понимаю, что был по-настоящему нищим.

– А я знаю, какой ты был маленький.

– Какой?

– Такой же, как сейчас. Ты и сейчас маленький, поседевший от ужаса ребенок. И говоришь, бубнишь, как дьячок на клиросе. Тебя, наверное, в школе ругали.

Стучали ходики. Иван закрыл глаза и вспомнил себя маленьким. Как давно началась его жизнь. И сколько еще протянется…

Марго обтекала его, как река, заполняя все изгибы, не давая проникнуть ни боли, ни сквозняку.

* * *

– Ты о чем?

– Я счастлив. Так спокойно на душе. В самой глубине так тихо. Вот все, что человеку надо. Тишина на душе и преданная женщина с легкими руками.

– И морщинами, – добавила Марго.