– Поразительный человек, – сказал таец Андрею, – такая воля к жизни!

– Вы даже не представляете, насколько поразительный, – ответил Огневский.

Доктор ушел в импровизированный лазарет, позаботиться о раненых – двое из группы Нынга получили ранения при штурме главных ворот.

Шестов приподнялся на диване. Его лицо было неподвижно, словно вырезано из камня, только бешено сверкали большие зеленые глаза. Вид у него был истощенный, черная щетина превратилась в жесткую бороду.

– Как тебя зовут? – спросил он Огневского хрипло.

– Андрей.

– Спасибо конечно, Андрей. Только опоздал ты. Ночку увезли уже.

– Кого? – не понял Огневский.

– Нок, – ответил Шестов. – Ну такое у нее прозвище, «птичка» по-здешнему. Я ее так и называл, по-русски: «ночка», «птичка» – ей нравилось…

«Это он про Рачавади», – понял Андрей. В этом весь Таиланд: даже у дочери премьер-министра есть смешное прозвище.

Действительно, они обыскали все комнаты, но Рачавади не нашли. Андрей пришел к выводу, что их с Шестовым держали в разных точках, и предстоит еще большая работа по поиску второй пленницы. А ведь осталось меньше десяти часов…

– Я потому все это и устроил… – сказал Сергей. – Нас в тех двух комнатах на предпоследнем этаже держали, стенка к стенке. Видимо, так охранять проще – только один дежурный нужен, сразу за двумя дверьми смотрит. На яхте даже не помню, что случилось: вкололи дрянь какую-то, я тут же вырубился, в себя уже в номере пришел. А через полдня слышу, кто-то за стеной бормочет по-тайски, и голос тот самый, ее голос! «Ночка, – кричу, – это ты?» Оказалось, она сидела молилась Будде, ну или кому там. Всю жизнь бунтовала, над тайской верой смеялась, а тут гляди ж ты… Вертухай за дверью ругался, когда переговаривались, – так мы перестукиваться стали, там, у дальней стены, ему не слышно. Номера ничего, пять звезд, хоть и запущенные, а еще лампочки везде выкручены – наверно, чтоб мы сигналы в море по ночам не стали подавать… Еду приносили два раза в день, деревенскую, но жить можно. Дверь откроется, войдут два быка с битами, третий поставит поднос. Я их матом, по-тайски, по-английски… Они видно, что бесятся, но терпят, портить меня, значит, не дозволено без крайней надобности. Так четыре дня отсидели. Поначалу я сильно переживал – кто они такие, что с нами делать будут? Особенно за Ночку боялся, ну ты понял… Да вроде ничего: у нее тихо, меня тоже не трогают. Раз в пару часов состучимся – значит, нормально все. Ей тоже как пайку принесут, она на них… Типа «Да вы знаете, кто я? Батя мой вам головы оторвет!» и все такое.

Он тяжело вздохнул.

– А сегодня, на пятый день, после завтрака, слышу: кричит она, шум, падает что-то. Хватают ее, падлы. Ну я психанул – ору, стенку колочу, а толку? Потом дверь хлопает, и тишина… Стучу, охранника зову, спрашиваю: «Что вы, козлы, делаете?». Молчит. Ну я побесился еще пару часов, все поломал что смог, что было из стекла – все разбил. Ну кроме окна… Оно там одно было, зато большое, во всю стену. Ногами бил, стулом бил – один хрен. На пол упал, лежу, зубами скреплю. Потом остыл, думать стал. Кто-то из поэтов восточных сказал же: «Закали в огне гнева кинжал коварства». Ладно, думаю: «Чего б придумать поковарнее?» Шарю глазами по комнате – холодильник. У них там все в ретро-стиле, тайцы сейчас любят, и холодильник тоже, трушный такой – большой, с закругленными углами и даже вроде из железа. Тут идейка и пришла. Дверь чем было загородил и стал с разбегу стекло холодильником таранить. Сначала не поддавалось, ну так я упорный. Не помню, с какого раза, но пробил, стекло вдребезги, так красиво… Холодильник в море плюх, ну и я за ним. Я раньше много каньонингом под Сочи занимался, с водопадов учился в воду сигать. Рекорд у меня двенадцать метров. А тут где-то пятнадцать, да еще вода морская, плотная, об нее сильнее удар получается. Ногами я правильно вошел – колени чуть согнуты, ступни вместе, а вот локти слегка растопырил – как долбануло, до сих пор руки болят.

Огневский слушал и поражался. Что за биографию делает себе этот брюнет?..

– Выныриваю, – продолжил Шестов, – хорошо в холодильник не врезался, где-то в метре от него приводнился. Быки в разбитое окно высунулись, глаза на лоб, стволами мне машут, да не стреляют, не велено им. Выплыл я кое-как против волны, едва на скалы не кинуло, стою на песке. Усталости, страха – ничего не осталось, только бешенство! Перед прыжком я и план придумал: в лес шмыгнуть, затеряться, выйти к дороге и там машины стопить, помощи просить. А после прыжка на уме одно осталось: суки, Ночку забрали… Тут как раз гляжу – на камушке поодаль один сидит, берег, видимо, сторожил. Смотрит на меня, в шоке все еще. А я уже из-за пояса заточку достал. Еще в первый день сделал, ложку о ногу стола заточил, это легко, панки на сквоте в Париже научили. Я подбегаю, он вскакивает, ствол поднял, а стрелять-то нельзя! Хватаю, повалились мы прямо в прибой, я его заточкой и в шею. Ствол у него полуавтомат был. Отлично! Из воды достаю, а с пояса его – нож армейский. «Ну все, – думаю, – устрою вам тут „Рембо первую кровь“». Дурак конечно, их вон сколько, а я один, да и боец из меня какой? А сверху от здания уже бегут, вопят. Я залез на утес, в роще спрятался. Они пока по берегу рыщут. «Потеряли!» – думаю. Но не тут-то было… Смотрю, на крышу отеля один вылез, оттуда меня отлично видно, и по рации остальным все сообщает. Чё, хана… Окружили рощу, пальнули пару раз, но так, мимо, для острастки. Один, самый жирный, вперед вышел. «Выходи, – орет, – некуда тебе деваться!» Я ствол поднял и на спуск… А хрен мне. Представляешь, дрянь какая, чуть в морскую воду упало – и все, не стреляет. Тут уж я попрощался с белым светом. В кусты спрятался, первые два быка вошли в рощу – я одного в печень пырнул, второму по яйцам ногой и тоже пырнул. Хреновые у них бойцы, гопота уличная, и не накаченные даже особо. А главное, стрелять-то им по мне нельзя! Но зато их много, человек пять еще живых оставалось, они разом внутрь и бросились. А я – на самый край. «Ну, – думаю, – гейм овер, счас схвачу, кто первый подойдет – и