Новая роль удалась ему прекрасно. По мнению девушек из полка, большего контраста с Расковой нельзя было придумать. Новый командир держался холодно и строго. «Высокий, худой и мрачный», он сразу получил от девушек прозвище «Кинжал». На первом построении его лицо ясно говорило о том, что для него назначение в женский полк — это трагедия и крест.[469]

«Начнем с дисциплины», — сказал Марков, строго, «как надзиратель на заключенных», глядя на выстроившийся на тридцатиградусном морозе личный состав, который прошел три километра по глубокому снегу от деревни. Сразу объявив, что никаких скидок на слабый пол делать не будет, он ткнул пальцем на дырку в куртке девушки-техника, другой девушке язвительно сказал, что у нее грязные сапоги. Как его возненавидели! Начались бесконечные строевые подготовки, муштра летного состава, муштра вооруженцев. Не дай бог не так шагнуть в строю, не дай бог слишком густо смазать вооружение. «Будете дома так бутерброды мазать, девушка», — говорит Марков и глядит холодно.

И только начав летать с Марковым, они поняли, что именно такой им был нужен командир. Марков заставлял их летать каждый свободный час, проводить учения с истребителями, отрабатывать высотные полеты и прицельное бомбометание с пикирования. Проходила растерянность, охватившая их после гибели Расковой, появлялось все больше уверенности. Если бы не Марков, в боях на Кубани потери были бы намного выше.

Маша Долина всю жизнь помнила «раскаленное от рева моторов, пулеметных очередей и зенитного огня кубанское небо», то «смертельное напряжение», которое испытывали летчики, когда нужно было замереть на три минуты, сохраняя заданную высоту, направление и скорость, перед выходом на курс для сброса бомб. Иначе штурман не могла точно прицелиться. Для немецкого зенитчика эти секунды были как раз тем временем, когда он мог «сбить и не промазать». Задача стояла одна: прорваться, уйти из пекла в зону отсечения зенитного огня, иначе точно поразить цель не сможешь. На пути к цели многих подбивали и сбивали. Уходя из зоны, они меняли курс, летя к своим зенитчикам, которые тоже, не разобравшись, могли открыть огонь: Пе–2 был новый самолет и силуэт его был похож на силуэт «Мессершмитта–110».

Потери на «Голубой линии» у них были самые большие за всю войну. На смену выбывшим летчикам, штурманам и стрелкам ехали обученные в тылу — как девушки, так и юноши, из тыла летчицы и летчики перегоняли новые «пешки» взамен разбитых.

Летчиц присылали с большим налетом — инструкторов аэроклубов или пилотов ГВФ, Маркову нужно было только подготовить их к боевым условиям. А качество самолетов становилось все хуже. Газеты раскручивали тему вредителей, ставшую с тридцатых годов привычной, повседневной. Ее только немного подогнали, чтобы соответствовала военному времени: теперь вредители работали и на военных заводах, портили технику. И к этому времени даже те, кто в начале борьбы с вредителями не очень-то во все это верил, поверили: как не поверить, если подрывной работой вредителей объясняют все неудачи, а неудач хватает? Самолеты авиационные мастерские доводили до ума уже на месте. А «вредителей», виноватых в таком плохом качестве самолетов, первой из 587-го полка увидела его штурман Люда Попова. Ее рассказ поразил товарищей по полку.

Прилетев на завод в Казани за самолетом взамен не подлежавшего ремонту, Люда была впечатлена масштабом аэродрома. Тут же на поле стояли новенькие Пе–2, и Люду с техником пригласили выбрать тот, который им понравится. Когда стали проверять машину в полете, после второго разворота в «коробочке» — полету по прямоугольнику с закругленными углами — оборвался шатун, и мотор машины полностью разрушился. Жизнь им спас как раз большой размер аэродрома: они смогли произвести аварийную посадку. Два заводских инженера с серыми от недосыпания лицами молча осмотрели огромную дыру в самолете. «Что же это вы, товарищи дорогие! — набросилась на них еще не пришедшая в себя после шока Попова. — Как же вы такие машины делаете? Мы ведь чуть не убились!» Один из инженеров посмотрел на нее, словно взвешивая, ответить или смолчать. Потом, открыв дверцу автомобиля, сказал ей: «Садись». По дороге инженер молчал, молчала и Люда. Остановились около ангара, в котором был цех по сборке самолетов. Люда увидела стоявшие вдоль стен станки, а в проходе — мальчишек, игравших в чехарду. Эти дети были рабочие авиационного завода, отдыхавшие от работы в свой обеденный перерыв: еды было еще меньше, чем отведенного на обед времени. Около каждого станка стоял перевернутый ящик, без которого эти двенадцати-тринадцатилетние рабочие, «худющие, с тонкими как у подсолнухов шейками», не могли дотянуться до станка. Заметив «делегацию», мальчишки «перепугались и замерли, уставившись в пол». Инженер тихо сказал: «Только что на вашем самолете чуть не разбился экипаж».[470]Мальчишки молча втягивали головы в плечи. Люда Попова, глядя на них, заплакала.

У нее в кармане всегда на случай вынужденной посадки лежали две плитки шоколада, и теперь, лихорадочно их нашарив, Попова протянула их одному из мальчишек: «Вот возьми и поделись с товарищами». Пацан перемазанными в машинном масле руками осторожно взял шоколад и растерянно посмотрел на Люду: «А что это?»

У этих ребят не было детства. Они и спали в этом цеху у станков, на наваленных на пол старых куртках, чехлах, фуфайках. Работа шла в три смены. Дети, набранные из окрестных деревень, не могли смириться с условиями, многие убегали домой. Но успевали только пообедать, и их тут же забирали обратно.

На заводе давали пайку — больше, чем ели бы дома, но что такое триста граммов хлеба для мальчишек, которые все время растут и постоянно хотят есть? Дети были страшно измотаны, иногда засыпали за станками, и часто из-за этого случались травмы, кому-то отрезало палец…

Самых лучших подростков-рабочих Пермского моторостроительного завода однажды вызвал в свой кабинет директор. Они толпились у дверей, и задние, которым было не видно, спрашивали у передних: «Ну что там?» Те отвечали потрясенно: «Варенье…» — о банках, стоявших на столе у директора. В чудесных банках оказался компот, и все до единого дети утверждали, что он был очень сладкий, хотя компот был почти без сахара…

Страна, терявшая многие миллионы работоспособного населения, отправившая на фронт почти всех своих мужчин, всю войну наращивала производство оружия. Делалось это в большой степени руками маленьких людей, которые, вместо того чтобы учиться в школе, превратились в рабочих, не знавших ничего, кроме постоянного тяжелого труда, получавших за свою работу очень маленькую зарплату и скудную пищу.

Каторжно, в многочасовых сменах, за пайку хлеба и тарелку пустого супа, работали все рабочие страны. В деревнях женщины, обученные водить трактор, учили недоросших худых подростков. Там, где тракторов не было, а их не было во многих, многих деревнях, в ту весну, за неимением лошадей, впрягали в плуг коров, а часто женщины и дети впрягались сами, чтобы вырастить урожай, львиную долю которого заберет государство. Скольких людей в ту голодную весну спасла лебеда и крапива, суп из которых стали варить, едва дождавшись первых листочков. Зиму пережили, теперь уже будет полегче, считали оптимисты, главное — скорее вернуться к мирной жизни. Но благополучие, даже относительное — просто сытость — было еще далеко. Разрушенное хозяйство страны после войны поднимали те же подростки да их матери, не дождавшиеся с фронта своих мужей.