Когда Фаинка находила для Вали время, они ходили иногда развлечься: переодевались в гражданские платья — интересно, откуда их достали, — и шли гулять или на танцы. Однажды они решили вспомнить английские слова — ведь учили же их английскому в институтах! Они гуляли по какому-то поселку и говорили на ломаном английском, но скоро их задержали бдительные солдаты из наземных войск и долго продержали взаперти «до выяснения».

Жизнь их как-то налаживалась, зима с суровыми морозами осталась позади, кормили получше, и, когда после Чуева они перелетели в Дарьевку — чуть ближе к Миусу и Сталино, — они жили в домах у местных жителей, а не в землянках. Несмотря на то что фронт почти не двигался, настрой был на победу, с едой получше, чем раньше, так что вокруг в ту весну царила любовь: и летчики, и техники были очень молоды, мало кто был женат. Многие девушки-техники и вооруженцы крутили романы с летчиками. На это начальство закрывало глаза. Комиссары предостерегали своих летчиков от контактов с доступными местными женщинами: очень частым явлением стала гонорея.[480]А на романы девушек-техников и вооруженцев с летчиками смотрели спокойно.

В полку Пе–2, где воевала Маша Долина, часто пары являлись к командиру просить разрешения на брак, который в конце войны оформляли прямо в штабе. Беременности не были редкостью. В этом случае женщин либо отправляли в тыл, либо, если они хотели остаться в полку, везли на У–2 в ближайший город, чтобы сделать аборт. Часто до этого не доходило, девушки провоцировали выкидыши домашними способами: поднимали неимоверные тяжести и пили всякую дрянь, одна девушка — даже размешанный с водой порох. Им хотелось остаться в полку, да и рожать детей, конечно, было сейчас не время.

С теми, кто считал такие не очень серьезные военные романы допустимым явлением, Женя Руднева была категорически не согласна. Ее идеализм, ее почти детскую наивность, юношескую категоричность отражает статья «В чем ошибка Вари?», написанная для литературного журнала полка «ночных ведьм».[481]

Журнал девушки хотели сделать давно: в полку имелись свои поэты и писатели, свои художники. Полина Гельман создала даже философский кружок, только он как-то не пошел, слишком тяжелый был момент. А выпуск литературного журнала сам напрашивался: в девичьем полку копился архив стихов, рассказов, рисунков и пора было где-то их объединить.

Галя Докутович согласилась быть редактором и в первом же выпуске поместила две статьи Жени Рудневой. Одна из них была посвящена реальной или вымышленной девушке Варе, доверившейся ловеласу. Ошибка Вари, по мнению Жени Рудневой, состояла не в том, что она забыла любимого человека по имени Алексей и отдалась мимолетному увлечению, а в первую очередь в том, что не сочла нужным отрешиться от всего во имя победы. Виновата в том, что «не разгадала, не узнала его как следует, и в том, что — каким бы хорошим он ни был! — дала ему повод надеяться на нечто большее, чем просто встречи. Этого не следовало делать ни при каких обстоятельствах».

Женя, еще никогда не любившая, наивно рассуждает о «мещанском понимании счастья», предостерегая девушек от близости с «братцами» — братским полком, с которым вместе их постоянно помещала дивизия. «Совсем неудивительно, что возникает дружба, а иногда и увлечения друг другом. От этого люди не становятся хуже, не теряют своего достоинства и чести. Но страшно другое. Приходится иногда слышать разговоры о том, что молодость проходит, что, дескать, скоро старухами будем. Такое настроение — уже шаг в болото. И это теперь один из наших самых больших врагов». Женя заканчивала свои наивные рассуждения на торжественной ноте: «Наши девушки гордо пронесут знамя своего полка, не положив на него ни одного пятна».

Сама Женя пока влюблялась в подруг: этого требовало ее горячее романтическое сердце. Влюбилась сначала в Дину Никулину, потом в Галю. Ей необходимы были страстные увлечения — занятиями, книгами, людьми. Гале от жениных признаний становилось как-то неуютно, казалось, что они совсем не нужны. Галя была другая.

14 апреля она записала:

«Боюсь еще, что обидела Женю… У меня есть ее фотокарточка с надписью: “Моей Гале…” Я не спросила у нее, почему она так подписала. Но не спросила сознательно, ожидая объяснения… Однако вот что. У нее есть сказка. Сказка про двух подруг, которые очень любят одна другую и чувство это проносят через всю жизнь, через все трудности. И одной из этих подруг Женя дала имя Галя… И много думала о том, что я, пожалуй, тот человек, с кем она могла бы подружиться. Это признание Жени было похоже на признание в любви, ей-богу.

Ну что я могла ответить ей на предложение дружить? Сказать “согласна” — обману. Потому что мы очень разные люди. Женечка очень славная, умная, ласковая и душевная девушка. Куда лучше меня. Но я, мне кажется, сильнее ее. И мы просто не сможем дружить. Я хорошо вижу это, а почему Женя не видит?

И вообще… зачем, когда уважаешь человека, любишь его и хочешь дружить с ним, говорить про это? Мы с Полинкой никогда даже и слова не сказали про дружбу, не присягали и не обещали одна другой ничего».

Галя была неразлучна с Полиной, которую тоже считала слабее себя и частенько критиковала. Они дружили уже десять лет. Но теперь и Полина не занимала больше главного места в ее сердце, сердце было отдано Ефимычу, Мише, «Михаське» с синими глазами, которому Галя часто писала — и в письмах, и в не предназначенном для чьих-либо глаз дневнике. Когда Миша болел, а значит, не летал, она в дневнике писала: «Как ты там живешь? Поправился ли? Михаська, чертенок, ты не болей! А то мне тебя становится жалко. Я же сама не люблю, когда меня жалеют. И все же сейчас я спокойна, знаю, что ты живой и вне опасности, что никакая вражеская пуля тебя не заденет. Возможно, я бы меньше думала про тебя и, безусловно, меньше волновалась, но зато и меньше тобой гордилась, если бы тебе никогда не угрожала опасность». И дальше в тот же день: «Ефимыч, ты любишь цветы? Сейчас вокруг так много роз — красных, белых».[482]

Глядя на пролетавшие над их аэродромом «Бостоны», на одном из которых, возможно, летел Миша (их полк стоял рядом), Галя думала о том, насколько большему риску по сравнению с ее жизнью подвергается жизнь Ефимыча.

«Дорогие мальчики, мне бы половину вашей опасности! — писала она. — Честное слово, это несправедливо: за три ночи боевой работы — одна пробоина в крыльях, в то время как товарищи гибнут». «Ночников», скорее всего, гибло ненамного меньше, чем пилотов «Бостонов». За апрель и май в полку погибло несколько экипажей, по ним здорово били зенитки «Голубой линии», но Галя испугалась за себя только раз — вернее, даже не за себя. Как-то ей прямо перед вылетом принесли письмо от Миши, которое она не успела прочитать, и в полете, когда заговорили немецкие зенитки, у нее вдруг сердце сжалось при мысли о том, что если она погибнет, то никогда его не прочтет.

Алеша Соломатин пережил своего друга и учителя «Батю» всего на две недели. Те, кто был рядом с ним в тот облачный и теплый майский день, жалели о Леше до конца жизни, в который раз поражаясь тому, насколько бесполезна, ужасна и абсурдна была его гибель, гибель молодого и здорового, смелого, доброго парня, любившего и любимого.