– Прошло больше двадцати лет.

– Это верно. Поэтому я обратилась в больницу. Попросила журнал пациента Сюзанны. У них его нет. Согласно рукописной бумажке в их архиве его выдали вам, когда вы забирали Сюзанну домой из больницы.

– Может быть и так. Я не помню. Прошло больше двадцати лет, – повторил он и пожал плечами.

– Но знаете, кто всегда держит бумаги в порядке? – продолжила Кафа. – Страховая компания. А это ведь стало страховым случаем после происшествия. И там изложены повреждения Сюзанны. Судя по тому описанию, она выбила передние зубы и один клык? Они пишут, что травмы были настолько серьезны, что страховую сумму рассчитывали исходя из того, что мозг Сюзанны был полностью мертв.

Кафа приглушила голос.

– Но та женщина, которую я видела у вас дома… ее мозг ведь не мертв. Правда?

Эгон Борг отреагировал не так, как она ожидала. Он не стал подбирать слова. Не оправдывался. Вместо этого медленно поднял брови и криво улыбнулся. Словно был впечатлен.

– Аааа, – только сказал он.

Кафа скользнула рукой в сумку и, достав фотографию, положила на стол между ними.

Эгон Борг внимательно посмотрел на снимок.

– Вы уже показывали мне фотографию этой девочки. Школьный снимок, да?

Кафа пристально рассматривала Борга. Волнистые седеющие волосы, лицо, застегнутую доверху рубашку, длинные, сильные пальцы, ухоженные ногти.

– Да, – сказала она помедлив. – У нас есть два снимка этой девочки. Один из них мы нашли дома у Акселя Тране. Второй, фотографию класса, у Леонида Гусева.

– У того русского, которого убили?

Кафа напряглась, чтобы не фыркнуть.

– Вы понимаете, к чему я веду, – сказала она и ткнула пальцем в снимок. – Это Анастасия Шанина. Она ходила во второй класс школы 289 в Заозерске, в России, весной 1992-го. Видите медведя, которого она держит? Мне кажется, он похож на медведя, который сидит у вас дома. В комнате Сюзанны.

Кафа снова опустила руку в сумку.

– Знаете, что я думаю?

– Ммм, – промычал он.

– Я думаю, что женщина, за которой вы ухаживаете у себя дома, не ваша жена. Я думаю, это Анастасия Шанина.

Эгон Борг продолжал сидеть, сохраняя спокойствие. Провел указательным пальцем по фотографии. По лицу маленькой девочки.

– Анастасия, – сказал он наконец. – Бог мой. Все эти годы. Наконец я знаю, как тебя зовут.

Кафа осторожно отодвинула стул, чтобы быть готовой встать.

– Знаете, что удивительно? Она не немая. Он поет. Напевает. Беспрестанно. Но она так и не произнесла ни слова.

Он выпрямился.

– Как вы это поняли?

– Вы очищали ее рот. У женщины, лежащей в постели у вас дома, все зубы на месте. А вот у неизвестной женщины в могиле на Бюгдей, напротив, недостает нескольких. Передних и клыка. Также мы нашли следы на костях от залеченных переломов. Похожие травмы вполне можно получить в автокатастрофе. Но… – она сделала паузу… – травмы ведь могут иметь и другое объяснение. Поэтому я затратила некоторое время, прежде чем поняла, как все связано между собой. Прежде чем поняла, что у женщины, лежащей у вас дома, мозг отнюдь не мертв. Она просто накачана наркотиками.

– Хорошо, – тихо сказал Борг. – Я сознавал, что это только вопрос времени.

Кафа опустила сумку на пол, чтобы он увидел пистолет у нее на поясе.

– Вы убили ее? Вы убили Сюзанну?

Уголки его рта растянулись в обреченной улыбке.

– Нет. Сюзанна просто умерла. Ее организм больше не выдержал.

– А эта девочка… эта женщина, за которой вы ухаживаете. Анастасия Шанина. Вы забрали ее с собой из России? Зачем?

– Это долгая история.

– Да. У нас полно времени.

Эгон Борг выпрямился и улыбнулся. Холодной расчетливой улыбкой.

– Посмотрим, – сказал он. – Но не сейчас. Сейчас вы должны пойти со мной.

Фредрик закрыл глаза. Приложил руки ко рту и носу, теплое дыхание просочилось сквозь пальцы. Ему вдруг вспомнился тот день, когда он так же сидел.

Это было поздним летом, на балконе во Фрогнере. Мать, подав ему ужин, вязала быстрыми однообразными движениями, стуча крючком по ногтю. На столе лежала первая из пары крошечных пинеток, которые предстояло разыграть в осенней лотерее миссии и собрать деньги, чтобы помочь победить голод в Биафре.

Он замерз и согревал пальцы дыханием. Мать с сыном почти ничего говорили друг другу. Просто сидели, пребывая каждый в своих мыслях, и Фредрик глядел на мух, которые одна за другой кружили вокруг пламени свечи на столе. Все ближе и ближе, пока не подлетали слишком близко. Крыло вздрагивало на огне, и наступала смерть в расплавленном стеарине. Мать, отложив вязание, посмотрела на него. Она сучила толстую шерстяную нить между пальцами, и они вместе наблюдали за встречей двух абсолютов бытия.

– Мы окружены тьмой, – сказала она наконец. – Именно поэтому они совершают одну и ту же ошибку. Раз за разом. Пока всех их не станет. Они не в состоянии противостоять свету. Никто не может.

Фредрик исподлобья поднял глаза на нее.

– А мы, люди, тоже не можем?

– Нет. По крайней мере, не мы.

«Погибший был застрелен одним выстрелом в сердце. Пуля (калибр 38) была выпущена из полицейского револьвера PN393810 (марка «Смит и Вессон Спешиал»). Смерть наступила мгновенно».

Эти слова были в отчете под грифом «Секретно». А дальше читать Фредрику не было необходимости. Восемь лет назад в полиции собрались заменить старые револьверы «Смит и Вессон». За исключением отряда мгновенного реагирования. Они уже пользовались новым оружием, пистолетами «Глок».

Тем единственным, кто стрелял в сына Педера Расмуссена из «Смита и Вессона», был Андреас.

Мы окружены тьмой. Так сказала мать. Андреас был прекрасным стрелком. Этот отчет просто подтвердил то, что коллега и так уже знал. И он должен был знать это с того самого момента, как прозвучали выстрелы.

И мало того, он вынужден был держать все в себе. Чувствовал ли он себя преданным? Конечно, а разве не было предательством то, что трое полицейских из отряда взяли на себя вину, хотя не стреляли в мальчика? Было бы невероятно, если бы все трое промахнулись с такого расстояния. Они просто не были готовы убивать. Они были скорее согласны принять ту пулю, нежели выстрелить в ребенка.

И есть ли предательство в том, что не стреляешь в ребенка?

Фредрик высморкался и стал листать дальше. Один из документов привлек его внимание. На нем в верхнем правом углу была отметка. Герб. Два черных ворона. Птицы Одина, Хугин и Мунин. Шпионы одноглазого бога викингов. Их и представляют собой зоркие агенты военной службы разведки, и вороны являются их символом.