– Сынок… – начал я.

Это разъярило его еще больше.

– Ты думаешь, я настолько податлив, что стоит назвать меня «сынком» и я изменю свое решение? Ты ведь был в курсе того, что тогда произошло? Или я должен поверить, будто ты узнал об этом только сейчас? Быть может, Чарльз Ли и не убивал мою мать, но он все равно чудовище. Все, что он делает, он делает по твоему приказу.

Коннор повернулся к Вашингтону, который попятился назад, вдруг по-настоящему испугавшись гнева своего недавнего обожателя.

– Предупреждаю вас обоих: вздумаете меня преследовать или встанете у меня на дороге – убью не задумываясь.

Прорычав эти слова, Коннор исчез.

Во время Монмутского сражения, произошедшего в конце июня 1778 года, Вашингтон приказал Чарльзу атаковать отступающих англичан, однако Ли этого делать не стал.

Чем он руководствовался, решив отступать сам, сказать не могу. В качестве причины он называл численное превосходство противника. Возможно, Чарльз надеялся, что отступление подпортит Вашингтону репутацию и озлобит конгресс, после чего Вашингтона наконец-то сместят с поста главнокомандующего.

Но я хорошо знаю, что Вашингтон тогда приказывал Ли атаковать. Вместо этого Чарльз поступил диаметрально противоположным образом, и положение Континентальной армии начало стремительно ухудшаться. Мне говорили, что Коннор тоже участвовал в подготовке к Монмутскому сражению, помогая мятежникам избежать поражения. Меж тем Чарльз, отступая, вынудил остальные силы Вашингтона прикрывать его тылы. Между главнокомандующим и его генерал-майором произошла словесная перепалка, где Чарльз, забыв о своих манерах, не стеснялся в выражениях.

Такое я вполне мог представить. Мне вспоминался молодой человек, когда-то давно встречавший меня в Бостонской гавани. Тогда он благоговейно взирал на меня, что не мешало ему смотреть на остальных с откровенным презрением. Чарльз сделал неплохую карьеру, став генерал-майором и вторым человеком в Континентальной армии после Вашингтона. Однако его неприязнь к Вашингтону, словно открытая рана, все сильнее гноилась, а он, вместо того чтобы способствовать ее исцелению, лишь постоянно ее бередил. Чарльз везде и всюду дурно отзывался о Вашингтоне, очерняя личность главнокомандующего и его манеру руководства армией. Но и этого Чарльзу было мало. Он принялся рассылать письма членам конгресса, пытаясь перетянуть их на свою сторону. Отчасти его пыл и страстность объяснялись преданностью ордену, но лишь отчасти. В остальном им двигал неутихающий гнев, поскольку Чарльз считал себя недооцененным. Я часто думал об особенностях его личности. Он ушел из британской армии и стал настоящим американским гражданином, однако так и не сумел избавиться от британского аристократического высокомерия. Чарльз искренне верил, что пост главнокомандующего должен принадлежать ему. Таковы особенности его личности, и я не могу слишком строго его судить. Кто из нас – рыцарей ордена, – впервые собравшихся в «Зеленом драконе», был свободен от подобных замашек? Уж только не я. Я ненавидел Вашингтона за уничтожение деревни Дзио. Но его руководство революцией, где порой он становился жертвой своего «беспощадного» идеализма, не было запятнано жестокостью. Он не дрогнул перед чередой поражений, и постепенно его успехи начали перевешивать неудачи. Сейчас, когда Война за независимость вступила в завершающую фазу и объявление независимости – вопрос ближайшего будущего, кем предстает Джордж Вашингтон в глазах американцев, как не героем войны?

Последний раз я видел Коннора три года назад. Тогда он хлопнул дверью хижины, оставив нас с Вашингтоном наедине. И пусть я постарел, а мои движения потеряли былую быстроту и рана в боку ныла почти не переставая, мне представился отличный шанс отомстить Вашингтону за Дзио и навсегда сместить его с должности. Однако я его пощадил, поскольку уже тогда начал задумываться о том, нет ли изъянов в моем отношении к этому человеку. Увы, они есть, и пора их признать. Человеку свойственно замечать перемены в собственной личности, одновременно полагая, что личности других людей остаются неизменными. Возможно, этим я грешил по отношению к Вашингтону. Возможно, с годами он изменился. Может, Коннор был прав?

Вскоре после своего самовольного отступления Чарльз был арестован за нарушение субординации. Мало того, он затем публично обругал Вашингтона. За все вместе он был судим военным трибуналом, некоторое время провел в заключении, затем его освободили и уволили из армии. Чарльз обрел пристанище в Форт-Джордже, где находился и сейчас.

– А парень решил нанести нам визит, – сказал Чарльз.

Комната, где я жил, находилась в западной башне Форт-Джорджа. Я сидел за столом, у окна с видом на океан. В подзорную трубу мне были видны корабли на горизонте. Куда они плыли? Сюда? Находился ли Коннор на одном из них? Сколько у него союзников?

Отвернувшись от окна, я предложил Чарльзу сесть. Одежда висела на нем как на вешалке. Таким же исхудавшим и осунувшимся было его лицо. Седеющие волосы налезали на лоб. Чарльз нервничал, и, если Коннор действительно задумал здесь появиться, беспокойство Чарльза было вполне оправданным.

– Чарльз, он – мой сын, – сказал я.

Чарльз кивнул.

– Я догадывался, – сказал он, кривя губы и избегая смотреть мне в глаза. – Есть определенное сходство. А его мать – та женщина из племени могавков, с которой вы тогда сбежали в лес?

– Сбежал?

Он пожал плечами.

– Чарльз, только не говори, что я пренебрег интересами ордена. Я вдоволь наслушался твоих упреков.

Мы надолго замолчали, а когда Чарльз поднял на меня глаза, в них появился давно забытый блеск.

– Однажды вы обвинили меня в том, что я взрастил ассасина, – с недовольством произнес он. – А вас не ошеломляет ирония… и даже, не побоюсь, какая-то лицемерность того, что этим ассасином стал ваш сын?

– Возможно. Честно говоря, меня уже ничто не ошеломляет.

Чарльз сухо рассмеялся:

– Вам давно уже на все наплевать, Хэйтем. В ваших глазах я вижу лишь слабость и, честно говоря, не могу припомнить, когда, сколько лет назад я в последний раз видел в них что-то другое.

– Это не слабость, Чарльз. Сомнение.

– Пусть будет сомнение, – поморщился он. – Вы не находите, что Великому магистру едва ли пристало сомневаться?

– Возможно, – ответил я. – А может, за годы жизни я узнал, что не сомневаются лишь дети и дураки.

Я снова повернулся к окну. Силуэты кораблей уже были видны без подзорной трубы. Каких-то полчаса назад глаз едва улавливал их точки на горизонте.

– Вздор! – заявил Чарльз. – Вы рассуждаете, как ассасин. Убеждение предполагает отсутствие сомнений. Орден вправе рассчитывать на то, что у его руководителей есть убеждения.

– Чарльз, я помню время, когда ты нуждался в моей рекомендации, чтобы войти в наши ряды. Теперь ты вполне мог бы занять мое место. Как считаешь, ты стал бы хорошим главой ордена?