Не были ли его слова предсмертным напутствием? Не прикажет ли он теперь своим людям меня застрелить?

Ответа на свои вопросы я уже не получу никогда… В следующее мгновение послышались выстрелы. Оба отцовских соратника обернулись на звук и тут же рухнули, убитые снайпером, засевшим снаружи. Я бросился к отцу и, не дав ему опомниться, опрокинул на пол и навис над ним, отведя правую руку.

Меня вдруг охватило чувство бессмысленности происходящего. Удивляясь себе, я всхлипнул и ударил его прямо в сердце.

Его тело дернулось, принимая удар, потом, когда я выдернул лезвие, расслабилось. Улыбаясь, он сказал мне:

– Только не думай, будто я намерен потрепать тебя по щеке и сказать, что ошибался.

Жизнь уже начала покидать его.

– Я не стану плакать и гадать о несбывшемся. Уверен, ты меня поймешь.

Я опустился на колени и протянул к нему руки, чтобы обнять. У меня вдруг… исчезли все чувства, сменившись отупением и безмерной усталостью.

Его лицо становилось все бледнее. Он прикрыл глаза, но тут же открыл их снова:

– И все же я горжусь тобой. Ты проявил убеждения. Силу. Мужество. Это благородные качества. – Он язвительно усмехнулся и добавил: – Надо было убить тебя раньше.

Потом его не стало.

Я поискал у него на груди амулет, о котором мне рассказывала мать, но его там не было. Я закрыл отцу глаза, встал и покинул развороченный коридор.

Холодным, промозглым вечером я наконец-то нашел его в питейном заведении под названием «Конестога», почти у самой границы.[5] Войдя в таверну, я увидел его сидящим в дальнем конце зала, в сумрачном углу. Он сидел понурив плечи. Рядом стояла бутылка. Постаревший, опустившийся, с всклокоченными волосами, совсем непохожий на щеголеватого армейского офицера, каким он когда-то был. И тем не менее это был он: Чарльз Ли.

Я подошел к его столику. Он поднял глаза и посмотрел на меня. На мгновение я даже оторопел, увидев его дикие, воспаленные глаза. Я испугался, уж не тронулся ли он рассудком. Но он умел либо подавлять, либо прятать свое безумие. Поэтому, увидев меня, он не выказал никаких чувств, кроме, как мне показалось, чувства облегчения. Моя погоня за ним длилась больше месяца.

Он молча протянул мне бутылку, предлагая хлебнуть из горлышка. Я кивнул, сделал глоток и вернул бутылку ему. Мы долго сидели вместе, глядя на посетителей таверны, слушая их болтовню, смех и возгласы, связанные с игрой, что велась за многими столиками.

Потом он посмотрел на меня и по-прежнему не произнес ни слова. Но мне было достаточно его глаз, сказавших все. Я бесшумно выдвинул скрытый клинок, прикрыл Ли собой и вонзил лезвие ему прямо в сердце. Он умер мгновенно, не издав ни звука. Его тело накренилось. Со стороны казалось, что он запьянел и уснул, уронив голову на стол. Я незаметно снял с его шеи амулет и надел на свою.

Амулет на мгновение слабо вспыхнул. Я запихнул его под рубашку, встал и ушел.

Я шел по родной деревне, ведя лошадь под уздцы. С каждым шагом мое удивление только возрастало. Я отказывался верить своим глазам. Еще на окраине меня поразили возделанные поля и непривычная тишина. Деревня словно вымерла. Длинный дом пустовал, не горели огни в очагах. Единственный костер, который я увидел, был разведен не могавком, а седовласым белым охотником. Он сидел на перевернутом ведре и жарил что-то аппетитно пахнущее и шипящее брызгами жира.

Мое появление он встретил настороженно, переведя взгляд с костра на ружье, лежавшее рядом. Я махнул рукой, показывая, что не причиню ему вреда. Он кивнул и пригласил меня к костру.

– Если голоден, не стесняйся. У меня еще есть, – простодушно сказал охотник.

Мясо, которое он жарил, дразнило мой желудок, но были вещи поважнее еды.

– Ты, часом, не знаешь, что здесь произошло? – спросил я. – Куда все исчезли?

– Ушли на запад.

– И давно?

– Несколько недель назад. Я слышал, конгресс отдал эти земли какому-то ушлому малому из Нью-Йорка. Видно, там решили, что коренных жителей спрашивать незачем.

– Что? – растерянно спросил я.

– Ага. Такие дела случаются все чаще. Индейцев сгоняют с их исконных земель. То ранчо кто-то поставить задумает, то торговцы что-то свое скумекают. Правительство открещивается: «Что вы! Мы не захватываем земли, у которых уже есть владельцы». А на самом деле… вот так, как здесь.

– Как это могло случиться? – спросил я, вертя головой по сторонам.

Бывая здесь, я привык видеть знакомые лица соплеменников; тех, кого знал с детства, с кем вместе рос. Теперь куда ни глянь – пугающая пустота.

– Мы теперь сами по себе, – ответил мне охотник. – Англичане с их законами нам более не указ. Свои законы написали. А денежки откуда-то брать все равно надо. Торговать землей – дело быстрое и прибыльное. И не такое хлопотное, как налоги. Поговаривают, из-за налогов-то война и началась. Так что теперь никто не торопится снова их вводить. – Охотник раскатисто засмеялся. – Умные они ребята, эти наши новые правители. Знают, что пока заикаться о налогах не стоит. Это было бы слишком рано. Слишком… по-английски. – Он пошевелил дрова в костре. – Но и они налоги введут. Никуда не денутся. Так всегда бывает.

Я поблагодарил его и пошел дальше, к пустующему длинному дому, раздумывая над увиденным и услышанным. Получалось, я проиграл. Мои соплеменники согнаны с исконных земель. Уже не англичанами. Моими недавними соратниками. Теми, кто говорил о защите прав индейцев и кому я верил.

Амулет на моей шее вдруг начал светиться. Я снял его, положил на ладонь и стал внимательно рассматривать. Возможно, кое-что я еще мог сделать: уберечь это место от всех, кто на него позарится, будь то патриоты или тамплиеры.

Найдя в лесу полянку, я опустился на корточки. В одной руке я держал ожерелье матери, в другой – амулет отца. Я повел разговор со своими умершими родителями.

– Мама… Отец… Я виноват перед вами. Я подвел вас обоих. Мама, я обещал тебе защищать наших соплеменников. Я думал: если избавить революцию от влияния тамплиеров, этого уже будет достаточно. Я поддерживал тех, кто, как мне казалось, будет поступать правильно, когда придет к власти. Наверное, так и случилось. Они и делают то, что правильно… для них самих… Что же касается тебя, отец, я думал, что смогу добиться объединения наших орденов, мы забудем прошлое и вместе будем строить лучшее будущее. Я верил, что со временем жизнь убедит тебя в правоте моих мыслей и ты меня поймешь. Но мои мечты были всего лишь мечтами. Жаль, что тогда я этого не знал. Но неужели это мешало нам жить в мире? Неужели мы рождаемся затем, чтобы спорить и сражаться? Мир полон противоречивых голосов, и каждый утверждает что-то свое.