Ты удовлетворил свои мелкие страстишки и амбиции? И кем ты теперь в истории остался? Ворониным со знаком минус! Пройдут десятилетия, нас никого не будет, уйдут все те, кто был свидетелем ее выступлений, той трагедии, в которой ты сыграл такую низменную и роковую роль, позавидовав Инге и отмстив ей за свое бессилие и никчемность в жизни… Что будет потом, когда сотрутся эмоции, уйдут в прошлое пересуды, мнения, оценки? Останется имя Инги – всегда, во веки веков, пока существует спорт. И будет также всем ясно, что эта память о ней могла бы быть в несколько раз преумножена, не окажись рядом с ней один мелкий, гнусный человечек, которого разъедала зависть, не давала ему покоя и, как ржа, в конце концов источила в нем человеческое, разумное. И он лишил жизни того большого человека, убил его. И это будет очередным примером человеческой низменности и в то же время – сочувствием истинной человечности, которая движет большим, настоящим человеком.

Я жалею, что ни разу не взял Воронина на экскурсию в свой цех в типографию комбината «Правда», в свинцовый цех, стереотипно-газетный (я работал там стереотипером с 1964 по 1967 год), где все пропитано парами свинца. В цехе стояло шесть-семь отливных аппаратов, в каждом из которых бурлило тонны по три расплавленной массы из свинца, олова и сурьмы при температуре 280–300 градусов, а около аппаратов температура градусов под 80, и в парилку ходить не надо, но только там не так, как в парной, – с пивом, водкой, колбасой, воблой, солененькими огурчиками. Там все время стереотипер держит себя в напряжении, как бы из пасти этого кипящего котла не выплеснулась на него увесистая горячая блямба, поскольку у этого самого кипящего сплава есть одна особенность: при попадании в него хотя бы капельки воды (а вода часто попадает туда, когда бросаешь в котел отработанные стереотипы, восемнадцатикилограммовые сферические полуцилиндры, и на них иногда остаются эти самые капельки воды после водного охлаждения, когда их только отлили) извергать наружу расплавленную лаву. Так что стоит человек и смотрит, как бы оттуда не полетел на него этот плевок. Прожигает тело до мяса. Был случай, когда стереотипер, случайно нажав не на ту педаль, вылил из котла весь расплавленный металл, сам чуть не превратившись в статую. Спасла реакция, он успел отскочить в сторону.

А еще в нашем цехе была так называемая гартоварка (от слова «гарт» – это названо по имени изобретателя сплава из свинца, олова и сурьмы). Там выплавляют в формовочных таких изложницах длинные болванки из отработанных стереотипов, черных от краски после печатного цеха, с прилипшими на них обрывками газетной бумаги. Работа особенно вредная. За переплавку этих стереотипов, из которых получается тонна сплава, платили девять рублей. Чтобы выплавить эту тонну, требовалось не менее четырех часов. И стереотиперы для дополнительного заработка оставались «гартоварить» после ночной смены. Работа у стереотиперов-газетчиков вообще ночная (малая только часть работы выполняется вечером), смена начинается с половины десятого вечера и заканчивается в четыре-шесть утра, когда тиражи газет «Правда», «Советская Россия», «Комсомольская правда», «Сельская жизнь» и другие отпечатаны и находятся в пути. Вот тогда ты уже приезжаешь домой, вскоре все начнут вставать на работу, а ты только ложишься спать, но из-за хорошей слышимости в твоем доме, из-за дикого напряжения нервной системы, в котором она пребывала ночью (а сдача полос в типографии идет по графику), да и легкие твои дышали не морским воздухом, а очень высококонцентрированными испарениями свинца, что ведет к белокровию и преждевременной смерти, ты еще долго не можешь прийти в себя, и сон у тебя беспокойный. Десять лет человек отработав в этом цехе, затем с пятидесяти мог уходить на пенсию… (Вот я там проработал четыре года. И учился одновременно, перед работой, в Полиграфическом институте, на вечернем отделении факультета редактирования.) В пятьдесят лет можешь выйти на пенсию, но – мы подсчитали с мастером цеха, когда лет через десять встретились с ним случайно на улице, – человек двенадцати из наших товарищей по цеху в живых уже не было, и умерли они в сорок восемь – сорок девять лет…

Жалею, что я не сводил Воронина в этот цех. Он жизни-то настоящей не понимал. Не знаю, понял ли он ее сейчас?

Дальше я уже не делал записи при прочтении дела, поскольку решил, что все эти пять томов пересниму на фотопленку. Это была кропотливая и многотрудная работа. На пересъемку я затратил примерно 250 рулончиков пленки по 1,6 метра в каждом, сделав несколько тысяч кадров. Подбирал выдержку, режимы проявления. Много месяцев потребовалось для этой работы. Я уже не говорю об организации дела. А затем примерно в течение года я проецировал с негативов изображение на настенный экран и переписывал каждое слово на бумагу, с трудом иногда понимая рукописные тексты, вновь и вновь возвращаясь к какому-то непонятному месту. Подсело даже зрение от многотысячной наводки на резкость при фотографировании… И с сердцем сделалось плохо, так что побывал в реанимации… Но я представил себе эту трудную работу как долг и поэтому выполнил ее.

Хотел бы сказать добрые слова в адрес работников Мосгорсуда – его председателю и сотрудникам архива и даже постовому милиционеру при входе, который при случавшихся затруднениях проникновения в здание суда неизменно меня пропускал, обеспечивая тем самым возможность выполнить мне эту работу. Спасибо всем!

29 августа Инге Артамоновой исполнилось бы 60 лет. Родные, друзья принесли цветы на Ваганьково, помянуть. Три десятка лет минуло со дня ее трагической гибели, нет уже казавшихся фантастическими рекордов, но наивысшее достижение – четыре раза стать абсолютной чемпионкой мира – до сих пор не под силу ни одной соотечественнице.

Признаюсь, мне, младшему брату Инги, трудно представить ее шестидесятилетней, хотя, полагаю, и в каком-то новом для себя деле она непременно добилась бы заметных успехов. Светлая, обаятельная – всегда хотелось рассказывать о такой Инге. Приходится, однако, касаться и трагической стороны судьбы молодой женщины, убитой мужем, от которого не захотела больше терпеть пьяных непристойностей, продолжавшихся почти все замужество.

В 1966 году спортивный мир облетело известие об убийстве знаменитой конькобежки Инги Артамоновой-Ворониной мужем, спринтером Геннадием Ворониным. Суд, казалось бы, свершил возмездие, приговорив преступника к десяти годам лишения свободы с отбыванием первых пяти лет в тюрьме, последующих – в колонии усиленного режима. Но оказалось, в тайне от общества, от нас, родственников Инги, Воронина освободили через… два года. Этот факт так и остался бы неведомым, не загляни я вновь в материалы дела. Внимательно изучив их, обнаружил немало загадочного.

…В 1959 году она вышла замуж за одноклубника по «Динамо» Воронина, оказавшегося мнительным, злобным человеком. Он был ниже ее ростом, что наверняка добавляло сомнений в оценке самого себя на фоне обаятельной Инги, всеми любимой за душевность и отзывчивость. Пошли скандалы, споры, сопровождавшиеся избиением Инги. От нас, родных, она это скрывала, надеясь сама справиться, как привыкла справляться с проблемами в спорте.