Примерно в том же духе отозвался о Ливонии и Н. М. Карамзин. «Ливония и в лучшее, славнейшее для Ордена время, при самом великом муже Плеттенберге видела невозможность счастливо воевать с Россиею: Орден, лишенный опоры Немецкого, сделался еще слабее, и пятидесятилетний мир, обогатив землю, умножив приятности жизни, роскошь, негу, совершенно отучил Рыцарей от суровой воинской деятельности: они в великолепных замках своих жили единственно для чувственных наслаждений и низких страстей (как уверяют современные Летописцы): пили, веселились, забыв древнее происхождение их братства, вину и цель оного; гнушались не пороками, а скудостию; бесстыдно нарушая святые уставы нравственности, стыдились только уступать друг другу в пышности, не иметь драгоценных одежд, множества слуг, богато убранных коней и прекрасных любовниц. Тунеядство, пиры, охота были главным делом знатных людей в сем, по выражению историка, земном раю, а как жили Орденские, духовные сановники, так и Дворяне светские, и купцы, и мещане в своем избытке; одни земледельцы трудились в поте лица, обременяемые налогами алчного корыстолюбия, но отличались не лучшими нравами, а грубейшими пороками в бессмыслии невежества и в гибельной заразе пьянства».

Раздор и пьянство. Вот и весь сказ.

К тому же, помимо социальных проблем, Ливонию раздирали и религиозные противоречия. Дело в том, что некогда непоколебимый оплот католической веры не обошла стороной Реформация – со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Началось все с Тевтонского ордена. Его последний великий магистр Альбрехт Гогенцоллерн, лично познакомившись с Мартином Лютером, попал под его влияние и, прозрев, активно высказался в поддержку реформации.

28 февраля 1523 года гроссмейстер воззвал к братьям-рыцарям с призывом реформировать орден, поскольку как военная, так и духовная организация, он давно уже не отвечает требованиям времени.

Реформацию начали с главного. Первым же декретом, к полному удовольствию «божьих дворян», обет безбрачия был объявлен анахронизмом, перегибом и отменен за ненадобностью.

8 апреля 1525 года согласно Краковскому договору Тевтонский орден был преобразован в герцогство Прусское. И пусть оно пока находилось в вассальной зависимости от Польши, зато стало наследственным в семье Гогенцоллернов.

На этом реформация не остановилась, шагнула она и в Ливонию. Орден, не поддавшись соблазнам новых течений, так и остался католическим, зато в Риге и Ревеле реформация взяла верх. В 1524 году прихожане, выбравшие новый путь в Царство небесное, разгромили католические церкви и прогнали прочь всех священнослужителей. К 1539 году Рига стала протестантским городом, а в 1554 году в Валмиере была провозглашена свобода веры.

«Введение Лютеранского исповедания, принятого городами, светским Дворянством, даже многими Рыцарями, еще более замешало Ливонию: волнуемый усердием к новой вере, народ мятежничал, опустошал Латинские церкви, монастыри; Властители, отчасти за Веру, отчасти за корысть, восставали друг на друга» (Н. М. Карамзин).

От вопросов духовных перейдем к делам ратным, к укладу воинскому.

Какие войска могла выставить на поле боя конфедерация, если возникнет такая необходимость?

Численностью тягаться с русскими войсками прибалтийским немцам было явно не по силам. Тут даже и пояснений не требуется. Может быть, ливонцы разработали какие-либо новейшие виды вооружения и готовы были его использовать? Ведь мы помним, как фон Плеттенберг сумел грамотно распорядиться своей артиллерией и огнестрельным оружием!

Однако в этот раз у немцев такого преимущества не было.

Русские пушкари-молодцы не только ни в чем не уступали своим ливонским коллегам, но и превосходили их по всем статьям. И артиллерийский парк царского воинства был не хуже, чем у противника. Все это вы увидите в дальнейшем.

Главной военной опорой конфедерации по-прежнему оставался Ливонский орден и «божьи дворяне» в частности. Рыцарская тяжелая конница, как и в старые добрые времена, была главной ударной силой ландмейстера, что и было засвидетельствовано Сигизмундом Герберштейном. «У них исключительно многочисленная и мощная кавалерия, благодаря которой они стойко выдерживали до сих пор неоднократные вражеские вторжения в их земли как польского короля, так и великого князя московского, доблестно от них обороняясь».

Пехота, конечно, была. Ибо без пехоты никуда, но вооружена она была в первую очередь пиками и алебардами, поэтому удивить ничем, кроме собственного умения и мужества, не могла.

Небольшим плюсом было то, что Ливония могла рассчитывать не только на собственные силы, поскольку какая-никакая, но подпитка все же была. Тот же Герберштейн сообщает об этом: «Из немецких княжеств Юлихского, Гельдернского и Мюнстерского ежегодно привозятся в Ливонию новые служители и воины, которые отчасти заступают место умерших, а отчасти заменяют тех, кто отбыл годовую службу и возвращаются на родину».

Однако, несмотря на всю эту подпитку, можно сказать, что Ливонская конфедерация вполне созрела для того, чтобы исчезнуть с политической карты мира как государственное образование. Нужен был просто сильный правитель, который рискнул бы это сделать. И когда такой человек объявился в лице Ивана IV, дни Ливонии были сочтены.

Подводя итог военным и экономическим возможностям Ливонии, Н. М. Карамзин заметил: «Для хранения самой внутренней тишины нанимая воинов в Германии, миролюбивый Орден не думал о способах противиться сильному врагу внешнему; не имея собственной рати, не имел и денег: Магистры, сановники богатели, а казна скудела, изводимая для их удовольствий и пышности; они считали достояние Орденское своим, а свое не Орденским».

Хранение внутренней тишины. Великолепно сформулировано. Вот на чем и нужно было сосредоточить свое внимание Ливонской конфедерации и ни в коем случае не дразнить русского медведя. Однако желание заниматься вредительством, пусть и по мелочам, оказалось сильнее.

Купцы заморские не раз жаловались Ивану IV, что «правительство Рижское, Ревельское, Дерптское запрещает ее купцам ввозить к нам металлы, оружие, доспехи и хочет, чтобы Немцы покупали наше сало и воск в Ливонии» (Н. М. Карамзин).

Ответ Ивана IV был пропорционален его возможностям. «Того же году (1557), Апреля послалъ царь и великий князь околничего князя Дмитрея Семеновича Шастунова и да Петра Петровича Головина да Ивана Выродкова на Иваньгородъ, а велелъ на Нерове ниже Иванягорода на устье на морскомъ городъ поставить для корабленаго пристанища; а положити велелъ заповедь в Новгороде и Пскове и на Иванегороде, чтобъ нихто в Немцы не ездилъ ни с какимъ товаромъ, а приедутъ Немцы в царя и великого князя вотчину и с ними велел государь въ своей земле торговати, опричь заповедново товару, а зацепкы Немцомъ не велел делать никакие» (Никоновская летопись).

Сказано – сделано, и вот в той же летописи и под тем же годом читаем следующую запись: «Того же года, Июля, поставлен городъ от Немець усть-Неровы-реки Розсене у моря для пристанища морьскаго корабленого». Казалось бы, вопрос решен. Ан нет! Ливония, как необъезженный конь, тут же встала на дыбы! Теперь европейских купцов практически силой не пропускали в новый русский порт, заставляя по-прежнему торговать через порты Прибалтики.