Всего за неделю до этого Майкла избили в аэропорту. Видимо, Уго решил вооружиться после того, как нашел в почтовом ящике фотографию Майкла.

– То есть вы предполагаете, – сказал молодой судья, – что кто-то взял пистолет Ногары, убил его из этого пистолета и… что потом он сделал с оружием?

– Это должна установить ваша полиция. – Корви поднял руки, словно отстраняясь. – Все, что я могу, – сообщить вам результаты экспертизы и данные из архива.

Миньятто перекладывал бумаги на столе. Найдя список свидетелей, он еще раз внимательно изучил столбик имен, словно лишний раз хотел убедиться, что никого из жандармов сегодня не вызовут.

– Вы упомянули еще одну улику, которую вас попросили исследовать, – сказал председатель, глянув в записи. – Что это была за улика?

– Ваша полиция нашла в машине убитого человеческий волос, – кивнул Корви. – Его отправили к нам на идентификацию.

Миньятто запротестовал: Симон неоднократно сидел в машине Уго, волос ничего не доказывает. Но на этот раз судьи не дали ему вмешаться. Их внимание занимал автомобиль. Уго не мог пронести пистолет на встречу священников в Кастель-Ган дольфо, поэтому разбитое стекло приобретало особое значение.

– Где именно обнаружили волос? – спросил судья.

– Рядом с водительским местом.

Странно. Уго никому не разрешал садиться за руль его машины.

– Волос принадлежал отцу Андреу? – спросил судья.

– Да.

Однако произнес он это, странно запнувшись. И в этот миг меня охватило мрачное предчувствие. Я совершил огромную ошибку.

Корви уставился в отчет лаборатории.

– Мы смогли сопоставить данные экспертизы с анализом крови, сделанным три года назад в тюрьме Ребиббия.

Страх упал на меня, словно тень.

– Имя, указанное на образце крови, – Александр Андреу, – сказал Корви.

Миньятто сдвинул брови. Он поднял глаза, словно хотел убедиться, что это ошибка. Потом, побелев, повернулся ко мне.

Я молчал. Судьи смотрели на нас.

– Перерыв, – выдавил Миньятто и обратился к судьям: – Прошу вас, монсеньоры. Мне нужен краткий перерыв.

Миньятто молча ходил по двору. Из ниш на соборе Святого Петра строго смотрели вниз мраморные статуи размером с двухэтажный дом.

– Монсеньор, мне нужно было увидеть машину, – сказал я. – Я не знал…

– Вы пробрались в гараж с конфискованными автомобилями? – перебил он, продолжая мерить шагами двор.

– Да.

– Вы были один?

Я решил не впутывать Джанни.

– Да.

– Вы забрали из машины Ногары его телефон? – Миньятто рубил воздух ладонью, разделяя время на мелкие кусочки.

– Нет.

Он остановился.

– Тогда откуда он взялся?

– Из службы здравоохранения.

Миньятто чуть не утратил дар речи.

– Что вы наделали?

– Я думал…

– Что вы думали? Что никто не заметит?

– Я пытался помочь Симону.

– Хватит! Вы это с самого начала задумали? Вы и ваш дядя? Хотели самостоятельно решить исход слушаний?

– Конечно нет!

Он подошел ко мне.

– Вы понимаете, что с нами сейчас сделал укрепитель правосудия?

Я не понял, о чем он говорит. Обвинение ничего не добилось ни от Гвидо, ни от Джино Пеи.

Но когда я брякнул это вслух, Миньятто взорвался:

– Не будьте наивны! От Канали он получил ровно то, что хотел. А как он говорил с шофером – это просто гениально!

– Что вы имеете в виду?

– «Кто приказал шоферам не вести записи? Кто мог привести шоферов к присяге?» Ну и кто же это мог быть? Автомобильная служба подчиняется вашему дяде!

– Вы слишком много домысливаете.

– Тогда скажите мне: какой был смысл выслушивать показания Гвидо Канали? Он ничего не видел. Ни вашего брата, ни Ногару, ни место преступления. Зачем было вызывать его в качестве свидетеля?

– Я не знаю.

– Затем что он видел вас, святой отец. И мог показать, что первой реакцией вашего брата было позвонить не в полицию, а своей семье. В полицейском рапорте сказано, что жандармы подумали, будто вы оба нуждаетесь в помощи, потому как вы приехали раньше их. Вы подкупили Канали, используя билеты, полученные от вашего дяди. Разве вы не видите, какой сценарий разворачивает укрепитель?

Я не в силах был произнести ни слова.

– Какой вопрос сейчас задают себе судьи? Записи с камер наблюдения пропали. Путевых листов из гаража – нет. Свидетели находятся под присягой о неразглашении. Во всем деле больше всего обращает на себя внимание молчание. Судьи хотят знать, откуда идет давление, и именно на этот вопрос им и отвечает укрепитель правосудия. Ваш брат позвонил вам с просьбой о помощи. Ваш волос в машине позволяет предположить, что вы помогали ее вычистить. Ваш дядя заставил шоферов дать клятву о соблюдении секретности, потом разрешил вашему брату внести изменения в экспозицию по своему усмотрению. Выставка как улика больше использоваться не может. На что указывают все эти умолчания, святой отец? О чем говорит отказ вашего брата давать показания? То, что в нашем распоряжении мобильный телефон Ногары, лишь подтверждает все, на что намекает обвинение.

– Монсеньор… Я виноват.

Он остановился и поднял вытянутую руку.

– Хватит. Идите.

– Куда?

– Вы впрямь считаете, что я позволю вам сидеть рядом со мной, пока трибунал будет рассматривать свидетельства вашего соучастия? – отрезал он. – Вы поставили меня в такое положение, когда я вынужден, преднамеренно покривив душой, сказать суду, что волос остался в машине Ногары от какой-то вашей прошлой совместной поездки. Мне придется придумывать объяснения телефонному звонку, подкупу, выставке, мобильному телефону. Убирайтесь с глаз моих долой! Единственное, почему я разрешаю вам остаться прокуратором, – я не могу допустить, чтобы вы давали показания.

– Монсеньор, я не знаю, что и сказать. Я…

Но он уже махнул портфелем, повернулся ко мне спиной и пошел прочь.

В дверях дворца показался укрепитель правосудия. Он стоял слишком далеко, чтобы услышать наш разговор, но почему-то смерил меня взглядом. Миньятто прошел мимо него, но они ничего не сказали друг другу. Укрепитель продолжал на меня смотреть.

Я ждал. Еще долгое время после того, как Миньятто и укрепитель вернулись в зал, я оставался во дворе. Ходил. Маячил возле дверей. Никто не вышел. Я не слишком на это и рассчитывал. Но иллюзия, что я чего-то ожидаю, помогала сдерживать безрассудство. Злое, беспокойное напряжение, которое взывало ко мне, требуя хоть что-то предпринимать.