Петр ничего не сказал. Зато это сделал Христофор.

— Цветы, — произнес он.

— Простите?

— Цветы. Перед тем как вас задавила машина, вы послали Элли цветы. Я… э-э-э… как бы их придержал.

— Придержал? — переспросил Петр. — Нам нужно будет хорошенько побеседовать о вашей склонности к завышению допустимого уровня вмешательства… Каким образом?

— Просто позаботился, чтобы заказ отправили не по тому адресу.

— А карточку? — спросил Габриель.

— И карточку тоже. Вы можете переписать текст. Конечно, придется проявить некоторую сдержанность, и нам придется прочитать то, что вы напишете, но… Что вы думаете, Петр?

Петр изобразил недовольство и поджал губы. Но потом кивнул:

— Только вот что, Христофор… Чтобы это было в последний раз.

— Конечно.

— Я серьезно.

— Обещаю.

— Что же мне написать? — произнес, запинаясь, Габриель. — «Знаю, что я не всегда умел…»? Нет, не годится, ведь речь не обо мне. «Пожалуйста, не сомневайся в том, как сильно я тебя любил…»? Нет, это что-то из репертуара Уитни Хьюстон.

Он закрыл глаза и подумал об Элли. «Я хочу сказать… поведать тебе… я хочу, чтобы ты знала: ты сделала мою жизнь счастливой. И каждый день, прожитый до встречи с тобой, был прожит в ожидании тебя, и каждый день после я не переставал спрашивать себя, чем заслужил такое счастье. О тебе я думал, просыпаясь по утрам. И я хочу, чтобы ты знала: я сожалею о каждом миге, когда не сумел объяснить, что ты есть главное и единственное счастье моей жизни…»

— Нет, это не годится, — вслух сказал он. — У меня есть идея получше.

— Какая?

— Могу я обменять прощальные слова на одно маленькое чудо?

Христофор сидел, задумчиво глядя на озеро. Все разошлись, но у него, конечно, скоро будут другие пациенты. Новая группа уже сама собой сформировалась после взрыва в Норфолке. Ангелы еще не довели проект до конца, так что с Джеймсом, Алисой, Адамом, Берни и Гари Гитаристом предстоит как следует поработать. Но пока можно немного отдохнуть, и Христофора до сих пор не отпускала мысль, правильно ли он поступил. Однако он знал, что ему было бы трудно поступить иначе. И он полагал, что одна из трудностей в общении с людьми состоит в том, что им всегда нужно больше того, что они имеют: стоит дать им фен для сушки волос, как они уже хотят электрический пресс для брюк; дайте спутниковую тарелку, а они потребуют доступ в Интернет. Покажите им просмотровую комнату, и они захотят изменить принятые правила.

Христофор наблюдал за Джули после того, как она вышла из комы, видел, что произошло, когда эмоции немного утихли. Существует момент, когда любой праздник заканчивается: люди перестают обниматься, плакать, плясать от счастья и просто живут дальше. Так происходит, когда рождается ребенок, когда спасают кому-то жизнь или когда удается благополучно пережить кризис. В такие моменты вы словно в первый раз замечаете, на что похожа ваша жизнь, какой она становится, когда вы получаете то, чего хотели.

Иногда, причем куда чаще, чем надеялся Христофор, люди обнаруживают, что им хотелось бы большего. Им мало того, что их мечты становятся явью. Им хочется пресса для брюк. Когда Майкл перестал обнимать всех, кто попадался ему под руку: Линн, Сару, медсестер, уборщицу, — он вдруг замер и посмотрел на Джули.

Она не отрываясь глядела на него широко раскрытыми темными глазами:

— Ты был здесь все это время?

— Да, хотя нет, я ездил за твоими вещами. А Линн… да, Линн была здесь все это время.

— Он был здесь, — сказала Линн. — И он мне нравится.

— Хорошо, — отозвалась Джули. — Я, кажется, пропустила свидание?

Майкл кивнул.

— Новое будет?

— Да, — ответил он. — Только мне нужно тебе кое-что сказать.

— Ты вернулся к той… к Телепузику?

Майкл засмеялся:

— Никогда больше не вспоминай о ней, она была просто…

— Так что же тогда?

— Знаешь, до меня дошло, что… Ладно, к черту. В общем, я тебя люблю. Не думал, что доведется сказать тебе… из-за комы и всего прочего… но ты очнулась, и это правда. Подумал, что лучше сразу признаться. Я люблю тебя.

Джули просто улыбнулась:

— Это хорошо.

Элли сидела на диване, рассеянно просматривая документы в коробке, полной бумаг. Выписки с банковского счета, закладные, страховка на машину. Она смутно надеялась обнаружить, что Габриель, например, снял со счета пенсионные накопления, а ей не сказал. Правда, она сама в это не верила — не такой он был человек.

Она отложила документы и осмотрелась по сторонам. Теперь пустота квартиры стала иной — тишина воспринимается по-другому, когда знаешь, что ушедший человек больше не вернется. Не то чтобы Элли не смогла бы вынести посторонние шумы, например звуки музыки или радио. Но эта тишина имела для нее смысл такой же большой, как и все остальное.

Когда Элли была маленькая, по дороге в школу она старалась не наступать на трещины в асфальте. Если она все-таки нечаянно наступала на двадцать трещин — это значило, что она неуклюжая слониха. Когда она немного повзрослела, умение не наступать на трещины приобрело новый, более важный смысл. Если ей удавалось проявить ловкость — это значило, что ее ждет награда. Например, на нее обратит внимание мальчик из параллельного класса, который ей нравится, или у нее не будет проблем на уроке из-за того, что она не знает, как делить в столбик. Она заключала сделки с судьбой, наподобие того как это происходило в последний год или два.

«Я больше никогда ничего не захочу, — просила она. — Но, пожалуйста, пусть у меня родится ребенок».

Габриель обычно шептал ей, во всяком случае поначалу, что люди не понимают, насколько удивительно зарождение новой жизни, пока им не скажут, что у них не может быть детей. Он сам в это верил, но понимал, что его слова звучат скорее горько, чем глубокомысленно. Более того, он сознавал, что говорит их на всякий случай, в надежде, что его услышит какой-нибудь Бог, в существование которого он не верит, решит, что Габриель уже извлек должный урок из сложившейся ситуации, и вознаградит добавочной порцией сперматозоидов.

В последние годы их занятия любовью были пронизаны нежностью и отчаянием. И после они всегда крепко обнимались и говорили о чудесах. Иногда они хихикали, предполагая, что какой-нибудь робкий и одинокий головастик, возможно, сейчас барахтается, прокладывая путь к яйцеклетке.

— Плыви, плыви, спасай свою жизнь, дружок, — говорил Габриель. — А ты, — обращался он к Элли, — подними ноги! Ведь ему и так приходится нелегко, даже без силы тяжести, которая норовит раздавить.

Позже, когда Габриель замкнулся и ушел в себя, он смеялся над самим собой, разражаясь длинными тирадами в адрес мира, который многое принимает как данность. «Проблема современной жизни в том, что в ней слишком много безделиц. В каждом втором магазине, практически в каждом городке продают всяческую ерунду. Блестящие камешки, кристаллы, фарфоровые кошечки, расписные шкатулки, кристаллы с фарфоровыми кошечками внутри, украшенные зеркальца, карты, показывающие дорогу к местам, которых на самом деле не существует, браслеты из сажи и тому подобный хлам. У нас чересчур много денег, и мы больше не знаем цену чему бы то ни было. Вот почему так много людей несчастны».