В доме было тихо. Свет в окнах не горел, но калитка была не заперта. Я вошел во двор и двинулся по присыпанной гравием дорожке. До одури пахло незнакомыми цветами, надрывно стрекотали кузнечики. Я поднялся по деревянным ступенькам на террасу, тронул дверь – она тоже была не заперта и легко поддалась, отворившись с тихим скрипом. Я скользнул внутрь и втянул носом воздух. Пахло старым паркетом, деревянной мебелью, застарелым трубочным дымом, пылью и еще чем‑то.

– Кто там? – вдруг спросили из темноты.

Я вздрогнул и отшатнулся.

Приглядевшись, я увидел Петю.

– Петюнь, это я.

– А-а, Сережа… – с облегчением прошептал тот. – А где Анна?

– Что? Как где? Она же с тобой…

– Она велела ждать здесь и куда-то вышла. Уже час прошел. Она что-то ищет и никак не может найти. А свет включать нельзя.

– Да не найдет она ни фига. Черт! Куда ее понесло?

– Кажется, в сарай.

Я вышел обратно на крыльцо и увидел Анну.

– Беги! Беги отсю… – Она бежала прямо на меня. И вдруг упала на спину. И я услышал хлопок. Потом еще несколько. Негромких. Я сообразил, что стреляют. Я втолкнул Петю обратно в дверь, а сам упал. Над моей головой что-то просвистело и врезалось в окно. Тут же грохнуло так, что стекла со звоном посыпались из рам и в ноздри мне ударил вонючий газ.

И тогда из темноты выступили люди в странных масках на лицах. Потом я узнал в них очки ночного видения. Люди подняли Анну за руки и прямо так, лицом вниз, как куклу, поволокли в дом. Я ощутил на затылке холодную сталь.

– Тихо, Чернов. Без фокусов, – прошептал голос, который я уже где-то слышал.

И я догадался, чем таким странным еще пахло в доме. Там пахло близкой смертью.

Меня подняли за шиворот и дали в морду. Били для души, а не для дела.

* * *

Сильно воняло порохом и химией. Треснувший абажур все еще вяло раскачивался на длинном шнуре прямо над столом, тени от него плясали по стенам. От этой клубной подсветки меня здорово подташнивало.

Седой мужчина, судя по всему ничуть не страдая от вони, помахал перед носом рукой, разгоняя желтоватый дым, и я узнал в нем того самого, кого едва не убил в Бухаре. Кажется, там его называли полковником.

– Настоящая жизнь в городе начинается, когда в него входят военные 92, – произнес мужчина и взглядом знатока окинул царящий вокруг легкий разгром. – Вопрос в том, что понимать под настоящей жизнью – коктейль из жажды выжить и адреналина или эротические чувства к людям в форме?

Меня усадили на стул и тщательно привязали к нему скотчем, оставив руки свободными. Видимо, для того, чтобы я мог вытирать сопли и кровь. По крайней мере, седой протянул мне пакетик с бумажными платками.

Я принялся вытирать лицо. Губы распухли, нос, кажется, был цел, только немного разбит.

Тело Анны лежало неподалеку, и я знал, что она мертва. Один из мужчин, обыскав ее, принял из рук другого черный пластиковый мешок на молнии и принялся упаковывать в него труп. Затем он принес сумку Анны и, заглянув в нее, извлек оттуда длинный сверток. Осмотрев его, он подошел к седому и что-то тихо сказал. Тот кивнул и жестом показал на стол. Мужчина поклонился и, положив сверток на стол, вернулся к Анне.

Полковник еще раз огляделся и словно только сейчас заметил Петю. Возможно, он немного удивился. Совсем немного.

– А ты-то что здесь делаешь? Ты можешь идти. Тебя давно ждут на улице.

– Куда? Я один не пойду…

– Ты боишься, что тебя съедят крысы? – Полковник улыбался, и в этой улыбке Пете почудился страх, его собственный страх. Когда Петя был маленький, его мама посылала в погреб за картошкой. И вот однажды Великим постом Петя полез, как обычно, в мешок, но картошки там осталось очень мало, да и та уже проросла беловато-сизыми, как пальцы у покойника, ростками-червяками. Петя боялся этих ростков. Ему все казалось, что они зашевелятся, и обхватят его руку, и потянут к себе, в растительную черноту, пропахшую плесенью и удушливой гнилью. Петя набрал в грудь побольше воздуху и сунул руку глубже – ему было стыдно, что он боится всякой ерунды. Его рука схватила картошку, но ростки ее оказались живыми, гладкими, верткими. Мальчик выдернул руку и вытащил за хвост крысу. Крыса пискнула и, извернувшись, попыталась его укусить. Петя завизжал, отшвырнул от себя мерзкую бурую тварь и ринулся вверх по лесенке. Но руки, вспотевшие от страха, скользили по влажным перильцам, ноги съезжали со ступеней, и ему казалось, что мерзкая крыса вот-вот вцепиться ему в шею и укусит его, а потом прибегут другие и…

Все это Петя вспомнил, глядя в улыбающиеся глаза полковника, и ему, грешным делом, даже показалось, что полковник знает, о чем он, Петя, сейчас вспоминал, и он сам заставил Петю это вспомнить.

– Так вы, молодой человек, не боитесь, что крысы могут вас съесть? – снова повторил полковник, и изумрудные глаза его смотрели Пете прямо внутрь.

– Нет, – слишком поспешно ответил Петя.

– Тогда иди, тебе нечего делать здесь. Иди, или будет хуже. Простым людям здесь делать нечего.

Слова лязгали у Пети в ушах, они выталкивали его вон, на улицу, наружу. Но он не мог уйти и оставить все вот так. Беспомощного Сергея, прикрученного к стулу, мертвую Анну… Мертвую… Резкая боль ударила Петю где-то пониже левой груди, судорогой прошла вверх, исказила лицо и горячим потоком хлынула из сердца через глаза. Мертвую.

– Я не уйду, – сказал Петя, и по лицу его потекли слезы. – Я один не уйду.

– Иди, – вдруг сказал я. Слово рыбкой выскользнуло из моих разбитых губ и упало на пол, усеянный осколками вазы, разбитой Петей при падении внутрь. – Ты должен уйти. Ради Анны.

Но упрямый семинарист стоял на пороге, и мне почудилось, что пляшущие тени от полковника и людей в черном камуфляже вдруг удлиняются, тянутся к нему и вот-вот сомкнутся над его головой. Сомкнутся и заберут у него что-то важное, что-то самое главное, что-то, что никогда уже нельзя будет вернуть.

И тогда я набрал воздух в обожженные газом легкие и крикнул:

– Петя, ради Христа, иди отсюда, я умоляю тебя, ради Христа…

Петя вздрогнул и посмотрел на меня. Я видел его только краем глаза, потому что меня посадили спиной к дверям.

– Сережа, Бог нам всем судья. Сережа, Бог не оставит тебя. Как же я уйду, Сережа…

– Ты человек, Петя, ты должен уйти.

И тогда Петя сложил пальцы для крестного знамения, поднял руку и… Удар в лицо от мужчины в черном опрокинул его на спину.

– Уроды, вы опять за свое! – заорал полковник. – Уберите пацана к чертовой матери, пусть они забирают его и проваливают. Отведите его в машину.

Петю схватили за шиворот и выволокли наружу.