class="p1">Антон оглянулся на останки своего старого тела, но ничего не обнаружил: пол, выложенный мелкой керамической плиткой, был чист и пуст.

– Куда?

– Во внутренний дворик, мальчик. Ты же хотел узнать, что происходит, я тебе расскажу. – Она уже шла к двери напротив входной, уверенная, что он следует за ней. В общем-то, ничего больше и не оставалось.

Ничего особенно старинного в атриуме не было: Антон ожидал нечто похожее на фильмы о древнем Риме, но нет – за исключением квадратного отверстия в крыше, куда лениво падал тающий на лету снег, так и не попадая в неглубокий бассейн в центре, обстановка напоминала скорее небольшую кофейню. Столики вдоль стен, камин возле противоположенной от входа стены, прикрытый бортиком крыши от непогоды, стены, украшенные вполне современными чёрно-белыми эстампами. И стулья, чёрт возьми, обычные стулья, разве что массивнее тех, что любят ставить в домах.

– Предлагаю присесть там, у огня, – сказала Морта. – Так будет удобнее. И теплее, и уютнее. Я перерезаю нити судеб, мальчик, но это не значит, что надо делать это грубо.

На столике, за который они присели, уже стояло какое-то блюдо, накрытое сверху блестящим металлическим колпаком. Мякиш предпочёл бы стакан глинтвейна: хотя он и не чувствовал холода, пока шёл, сейчас его немного знобило.

– Да, да, непременно! – отозвалась, садясь, парка, на невысказанную просьбу. – С мёдом и корицей, как ты любишь?

Антон посмотрел на неё удивлённо, а когда опустил взгляд, высокий бокал стоял уже возле его руки, небрежно положенной на стол. От него поднимался парок, источающий смесь ароматов вина и специй.

– Как я люблю…

– Вот и славно, мальчик. Я же вовсе не жестока. И – перестань бояться, пожалуйста. Сестрицу Нону ты же вовсе не приметил, с Десимой говорил как с родной бабушкой, чем именно я заслужила страх?

– Но вы же… сама смерть?

Она снова засмеялась, легко, как над случайной шуткой.

– Смерти нет, Антон. Все эти дни тебе не уставали это говорить, хотя душа постоянно требовала каких-то мрачных испытаний, преодоления и прочего смешного героизма. Надеюсь, тебе оказалось вполне достаточно.

Он положил на стол билет на аттракционы, теперь уже мятый и грязный до полной нечитабельности, но не порванный, аккуратно взял бокал и сделал глоток. Отражение, подсвеченное огнём камина, шевелилось и плясало на изогнутом боку металлической крышки над блюдом.

– Я посчитал: сегодня девятый день?

Морта кивнула.

– Да. Это даже у вас в традициях сохранилось, если не ошибаюсь. Девятый день, сороковой. Годовщина. Всё зависит от того, сколько душа будет бродить по нашим безграничным пустошам, не потеряется ли надолго, не застрянет… Ты справился быстро. Хотя время столь же субъективно, как и всё остальное, ты – молодец. Хорошо ступать за край без особых тяжестей за спиной, идти легче.

Она отпила из своего бокала: более низкого, чем у гостя, массивного, сделанного из непрозрачного багрового стекла.

– А теперь ты здесь. И все ответы на твои вопросы – тоже. Задавай.

– Ну… С детством всё более или менее понятно. А вот оппозиты? Весь этот бред с политикой?

– Ах да, политика! – она снова серебристо рассмеялась, словно роняя бусинки на пол, где они звенели и подскакивали, раскатываясь по углам. – Так это у тебя в голове, мальчик. У вас это у всех там, как ни уворачивайся: людей учат, что это важно, отвлекая от по-настоящему значимых вещей. От любви. От мечты. От жизни не в придуманном кем-то мире, а в гармонии с самим собой и с вечностью. Тем более угрожающие формы вся эта сиюминутная чепуха обретает в вашем государстве, в вашем обществе – жаждущем справедливости, но понятия не имеющем, что её нет. Жалостливом, но агрессивном, строящем миражи вместо уборки собственного подъезда. Прости, тут даже я не в силах что-либо изменить, у меня другие задачи.

– Как это – у меня в голове?!

– Да так. Вообще все пустоши, с самого начала, индивидуальны для каждой души. Они принимают вас какими есть, а потом аккуратно – или не очень – снимают слой за слоем, как чистят капусту. Или как лекарь в лавариуме, прости уж за натурализм, срезает мозоли: постепенно, стараясь очистить пятки, а не стесать их до крови.

Мякиш потягивал горячее вино, задумавшись.

– А застрявшие? Принц, сумасшедший, поэт этот?.. Кстати, он нашёл свою Дору, она хоть кто была-то?

– У застрявших свои пути, просто слишком долгие: их достижения и промахи почти уравновешивают друг друга, весы застывают в подобии равновесия, поэтому кажется, что идти им нельзя. Забудь: ты-то сделал, что мог, но это твои кармические узлы, твоя судьба, твои дороги. А Дора… Танцовщица. Маленькая мудрая танцовщица, не больше. Она любила его.

– А Маша? Почему так всё странно? Вообще зачем столько непонятного бреда в событиях и людях?

– Потому что ты – источник всего. Слишком слабый, когда требовалась сила, слишком сложный, когда нужна была простота. Ты – не жертва неких посмертных чудес, мальчик, ты их причина. Подумай. Все вы созданы идеальными, свободными и всесильными, но старательно загоняете себя в рамки ложных представлений, создаёте кумиров, строите неправильные государства и кривые судьбы. Кто ж вам виноват…

– Я и не обвиняю…

– Отчасти. Всё-таки есть в твоих вопросах некие претензии, хотя предъявлять их лучше у зеркала. Я-то ни при чём.

Мякиш снова отпил глинтвейн. Показалось, что уровень вина в бокале не убывал: снова какой-то морок? Наваждение? Прощальные шутки этого жутковатого всё-таки места?

– А… двойник?

– Это ты сам, здесь и спрашивать бессмысленно. Разговор с собой – это признак мудрости, Антон. Или раздвоения личности. Выбирай на вкус.

– Подождите, тётя… Морта! – он даже привстал, но вновь опустился на стул. – Не может это всё быть создано моим подсознанием! Я бы не стал создавать себе столько сложностей после смерти. Ну, светящийся туннель, я лечу куда-то, как там в кино показывают, потом чистилище. Суд, по грехам нашим тяжким, десять заповедей там, то-сё… Так было бы!

– Мальчик… Как же у вас головы засраны авраамическими религиями, это что-то! Всё вообще не так. Тебе показали маленькую часть, отражение в зеркале плохо сделанной фотографии киносъёмки имитации процесса, а ты уже наделал столько выводов. Смерти – нет. Уже надоело это повторять. И грехов никаких нет – общих, по крайней мере, по списку. Иной раз убийство – благо, а спасение чьей-то жизни – увесистый груз для спасающего. Вожделение чужой женщины, мечтающей о любви, куда большая… ну пусть будет, благодетель, иначе ты не поймёшь, чем бессмысленный целибат. Украсть иногда лучше, чем пройти мимо, гордость чище смирения, а уж как