– У тебя опускаются руки? Не заливай.

– Сейчас уже не опускаются, – улыбнулась она. – А поначалу бывало непросто. Я же сама ни черта не помнила. И не то чтобы понимала, кто я, откуда взялась, что здесь делаю, почему мне снятся странные сны. Так себе развлечение оказаться человеком в реальности, которая сумела тебя и весь твой мир отменить. Это я сейчас такая, предположим, условно крутая. А поначалу… Ладно, ну его, нет смысла рассказывать о том, чего больше нет.

– Нет и не было. Знать ничего не желаю, ты всегда был… была и есть круче всех.

Он поднес кружку к губам, но не успев отхлебнуть, подскочил. Заорал:

– Так нечестно! У меня теперь задница мокрая! Я глинтвейн еще не допил!

– Ну так допей, – рассмеялась Юрате. – Кружка-то никуда не девалась. Будет тебе сувенир. И, кстати, вино в моем рюкзаке осталось. Лежит там как миленькое. Каждый раз удивляюсь, как в первый, когда удается что-нибудь оттуда сюда утащить. Отлично мы с тобой сходили в «Исландию»! А что в финале оказались на мокрой скамейке, ничего не поделаешь, дождь идет уже третий день.

– Мы так не договаривались, – буркнул Миша.

– С кем?

– Не знаю! С неизъяснимыми силами, которые управляют всем этим цирком. Вообще ни с кем! – он погрозил кулаком затянутому тучами небу: – Кто так делает?! Нормально сидели же. А теперь мне до ночи в мокрых штанах ходить!

***

– В ноябре будет выставка, – объявляет Труп. – Меня. И опять подпольная! Но в настоящей арт-галерее. Это как правильно называется? А, вспомнил, карьерный рост.

– А почему подпольная? – удивляется Дана.

Больше, кстати, никто особо не удивляется. Успели уже привыкнуть, что все самое интересное – непременно подпольное. В разрешенном властями ничего хорошего нет.

– Потому что литовские партизаны! – смеется довольный Труп.

– Хозяйка не хочет пускать посетителей по сраным куар-кодам, – объясняет Наира. – Говорит, гетто и аусвайсы в Вильнюсе уже были, хватит с него. Поэтому официально галерея закрыта. А выставки идут втихаря для друзей и знакомых. Но их у Иляны, слава богу, полгорода. Она экстраверт.

– Интересно тут вот что, – вставляет Юрате, которая, решительно оттеснив от плиты Дану с Артуром, варит кофе, потому что френч-пресс – это гораздо лучше, чем кофемашина, а все равно немножко не то. – Я Илянке дважды работы Отто показывала. Год назад, когда она только начала у меня заниматься, и сейчас. Тогда она вежливо похвалила, все-таки я показываю, а не чужой дядя с улицы. Но было видно, что на самом деле она не заинтересовалась. Вообще не поняла, в чем прикол. А позавчера смотрела те же самые фото и орала: «А-а-а-а-а, гениально!» И тут же спросила, не согласится ли, случайно, художник устроить в ближайшее время выставку; печать и оформление за ее счет. Таким образом, подтвердилась моя гипотеза! – торжествующе завершает Юрате. И умолкает, склонившись над джезвой, словно все уже сказано. Мастер интриги, мать ее так.

– Да! – подтверждает Труп. – Выставка будет по – как это называется? По бляту?

– По блату! – хохочет Наира. – Знакомство называется «блат»!

– По блату – это немножко нечестно. Но Юрате сказала, так надо и хорошо, – заключает Труп.

– Да естественно, хорошо! – соглашается Дана. – Выставка в «Крепости» у тебя, кстати, тоже была по блату. Мы же с тобой знакомы. Умеешь ты выбирать друзей.

– Не выбирать! – Труп отрицательно мотает головой. – Я вас не выбрал. А просто пришел, увидел и полюбил.

– Спасибо, красавчик, мы тебя тоже! – смеется Дана. И оборачивается к Юрате: – Так что за гипотеза? Не тяни!

– А. Прости, я почему-то решила, что и так все ясно. Я имела в виду, что способность понимать искусство зависит, в первую очередь, от того, насколько у зрителя развито восприятие. А вовсе не от образования, насмотренности и актуальных концепций, правильно уложенных в голове. У Илянки все отлично с образованием. Нам и не снилось! Про современную фотографию лекции может читать. Но чтобы оценить сложные работы неизвестного ей художника, Илянке пришлось примерно год у меня заниматься. Учиться заново быть живой, видеть, слышать, чувствовать ритмы мира и на них отзываться, ходить и дышать. Скажу больше, другие девчонки из той же группы, без специального образования и всей визуальной культуры там, в лучшем случае, инстаграм и пинтерест, тоже орали дурниной и спрашивали, можно ли эти крутые фото не в телефоне, а нормально, живьем посмотреть.

– Я все понял! – радуется Труп. – Даже «дурниной»! Я выучил русский язык!

– Это вполне неизбежно в твоем положении, – вздыхает Наира. – Я у тебя над ухом с утра до ночи трещу. А ты в основном только слушаешь. Поэтому я по-немецки по-прежнему ни бум-бум.

– Ну уже немножечко бум, – говорит ей Труп. – Полбума. Это я виноват. Слишком много по-немецки молчу.

***

Мирка (он сейчас совсем не Анн Хари, и даже не очень-то Миша, а художник и Казимир) сидит на балконе синего дома (никогда и нигде, но сидит).

«Собственно, почему бы и не попробовать, – думает он. – Я здесь, мастерская на месте, с неба льется все тот же перламутровый свет. Такое легкое счастье – быть неизвестным художником в мире, которого нет. А сомневаться, вдруг ничего не получится, это в моем положении так абсурдно, что даже уже не смешно. Что, интересно, у меня должно „получиться“? По каким критериям надо оценивать это невозможное ремесло? „Не получилось“ – это если я не сделаю вообще ничего».

Мирка-художник выходит из дома, потому что кистей у него завались, нашлась даже пара чистых холстов на подрамниках, а вот краски осталось только четыре тюбика: виноградная черная, виридоновая зеленая, лимонный желтый, ультрамарин. Интересная получилась палитра, но к ней бы еще белил. Одна надежда, что в магазине «Художник» дверь по-прежнему нараспашку; по идее, в городе не осталось никого, кто бы ее закрыл. По привычке (привычке! полвека тут не был, а привычка жива) он заглядывает в кофейню рядом с подъездом. Вдруг там Митя? Но Мити, конечно, нет.

«А вот бы он был! – думает Мирка (Миша, Анн Хари). – Стоял бы за стойкой как ни в чем не бывало! Уж удивил бы так удивил!»

***

Миша (Анн Хари) помнит, что времени мало. До сих пор ему удавалось пробыть здесь максимум около часа. «Но мало ли что до сих пор», – сердито думает он, ускоряя шаг, а потом переходит на бег, потому что магазин в шести кварталах от дома, раньше это считалось близко, объективно он действительно близко, но когда счет идет на минуты, все-таки чересчур далеко.

Мирка (вот прямо сейчас он снова только художник по прозвищу Казимир) врывается в магазин, хватает большую банку белил и несколько тюбиков краски, какой, потом разберемся, любой, думает Мирка-художник, пока бежит обратно домой. По дороге в