Кто-то сказал девочке-свинарке, что узоры, которые она ткет, волшебные – девочка уже не помнила, кто и когда. Может, это просто сказка, переходящая из двора в двор. – И не было никогда, и не будет.

– Но я его видела, – повторила высокая женщина, придерживая полный кувшин на плече – другой, пустой, она держала за дужку. – Большой, могучий, он ехал на высоком коне с кожаной, окованной медью сбруей, и таких доспехов в наших краях еще не видали. Это не простой офицер – плащ у него расшит как у богатейшего из баронов. Он спешился на заросшем дворе и вошел в замок – я из-за деревьев смотрела. – Тень кувшина скользила по утоптанной земле вокруг станка. – Будь уверена, это большой человек, и приехал он на завтрашние похороны барона Кродара. Не знаю, почему он без свиты. Всаднику на таком коне и в таких доспехах не пристало путешествовать одному. Раз он в замке ночует, его должен сопровождать целый караван, и слуги, и стражники – так ведь?

– Никого там нет. – Старуха продела сквозь нити основы один из многочисленных челноков, подцепила пальцем другой. – Ты сама играла там в детстве, среди пустых чертогов и переходов. И я в свое время играла. Всюду пусто – в чертогах, в башнях, на лестницах… – Она скрутила две нити вместе, продела, подбила бёрдом. – А ты говоришь, что там кто-то живет. Смех, да и только!

– Не живет, а остановился на одну ночь. Да что с тобой спорить, старуха! – Тени челноков перемещались куда быстрее, чем тень кувшина. – Нынче в замке ночует могучий воин – у него великолепный конь, великолепные доспехи и богато расшитый плащ. Погребальная процессия барона Кродара придет сюда еще до полудня, и ты сама увидишь его. Он будет сопровождать барона до самого Высокого Двора и непременно проедет мимо. Если оторвешься хоть на миг от своей работы, увидишь его сама!

– Я тоже играла в замке. – Одиннадцатилетняя свинарка держала в грязных руках кота. – Красиво разодетые женщины танцуют там с красивыми кавалерами, и слуги мигом исполняют все, что велишь. Там все так играют, и он тоже, наверно, будет. Когда играешь, замок уже не пустой.

Женщины пропустили это мимо ушей.

– Пусто там, – повторила старуха. – Сроду никого не было и теперь нет.

– Глупо же! – Женщина сердито взмахнула пустым кувшином. – Я нарочно пришла рассказать тебе, что видела своими глазами, а ты со мной споришь…

– Ничего там не пусто! – выпалила девочка. – Там полно дам и господ, а в темницах сидят их враги. Узников держат в цепях, пытают, казнят, а потом они являются, воют в чертогах и пугают детей – дети визжат и бегут вон сломя голову. – Она хихикнула. – А ты смеешься до упаду, идешь обратно и снова воешь. Там живут прекрасные королевы, и воины, и призраки, и колдуны. – Она, должно быть, стиснула кота чересчур сильно; он мяукнул, вырвался, отбежал, оглянулся и удрал со двора.

– Ясно, что там пусто, но я ж не об этом, – нахмурилась женщина. – Что ты, что она – обе глупые. Я сказала только, что нынче вечером туда кто-то приехал – и, по всему видать, заночует до похорон.

– А я говорю, никого там нет. Ты это не хуже меня должна знать. Кто в этой развалине станет жить, да хотя бы и остановится? Там не убрано, и мебели нет, и прислужить некому.

– У меня вот тоже прислуги нет, а я стою тут и болтаю с дурищей, что двух слов не может связать – и как ты только ткать умудряешься! – да с грязнухой, что мечтает о королевах, когда у самой работы полно…

– Я-то работаю! – огрызнулась старуха, продолжая орудовать челноками. – А вы стоите и мелете невесть что!

Женщина, отчаявшись, пошла прочь.

Девочка думала, что надо бы поискать кота – с ним лучше, чем со взрослыми, хоть он и царапается, – но не могла оторваться от зеленых, серых, голубых нитей, от работы старческих пальцев, от мелькания челноков…

2

Он проснулся и сел – давясь, задыхаясь, с жжением в горле. Мышцы живота отозвались болью. Влага струилась по лицу, по спине, по рукам.

Было невыносимо жарко. Вытолкнув изо рта жгучий воздух, он опасливо сделал новый вдох. Ожог вызвал попавший не в то горло желудочный сок, и человек взмок от пота. В комнатушке, выбранной им для ночлега (здесь, по крайней мере, имелась кровать), было нечем дышать.

Он ощупал меховое одеяло, на котором лежал. Не обмочился ли он вдобавок? Нет, это только пот. Дышал он с хрипом, как умирающий, но воздух теперь чуть легче проходил в легкие.

Он шагнул в темноте туда, где, как помнил, было окно. Руки постоянно натыкались на камень, но наконец он распахнул ставню. Светила луна. Когда он ложился, она еще не взошла, и ставня была открыта – должно быть, ночной бриз захлопнул ее.

Воздух теплой летней ночи хлынул в него, как ключевая вода. Он закашлялся, боясь, что снова начнет задыхаться, но нет: дыхание постепенно наладилось и стало тихим, без хрипов.

Он посмотрел вниз.

Под сухой веткой виднелся пруд, облицованный кирпичом, насколько позволяли разглядеть сорняки. Над водой шмыгала вверх-вниз то ли сова, то ли летучая мышь, вызывая легкую рябь. Пот стекал человеку в глаза, и пруд со всем его окружением казался ему огромным ткацким станком, где снует туда и обратно быстрый челнок.

Он снова встал лицом к комнате. Луна припорошила камень вокруг его тени. Воздух из окна холодил ему спину – отчего же в комнате такая жара?

В углу он видел свою котомку с погребальными дарами, меч в ножнах, шлем, перчатки, поножи.

Пот оставил темное пятно на меховой подстилке. Теперь на нее уж не ляжешь, притом в его возрасте, раз проснувшись, больше уже не уснешь.

Он снял с двери доску-засов, прислонил к стене. Здесь камень нагрелся так, что рука не терпела! Все больше удивляясь, он вынул две продольных дверных доски.

Из окна веяло холодом. Он вышел из комнаты, поеживаясь и убеждая себя, что летняя ночь не может быть такой холодной даже в этих заброшенных стенах. Свои жесткие, редеющие на макушке волосы он заплетал сбоку в косу на военный манер, но теперь она расплелась.

Он стал спускаться по лестнице, нащупывая неровные пыльные ступени босыми ногами и в десятый раз спрашивая себя, не вернуться ли наверх за оружием – хотя бы нож взять. Стены и здесь были теплые.

Внизу мерцал свет и что-то потрескивало.

Он выглянул