сумел разглядеть в ненастье, крылья были истрепаны, брюхо с недавно проглоченным олененком раздулось, глаза слезились – он уже лет десять не мог летать. Тогда я подобрался к загону и заглянул в щель между досками… фу-у! Они дурно пахнут, когда их больше трех, пять голов воняют, девять смердят нестерпимо – что уж говорить про большое сборище. Но один сидел в стороне, отгонял сородичей чешуйчатым хвостом и ревел, что твой мул, – прекрасный, как небо, желанное нам обоим! Вот он, сказал я себе – а может, она: вдоль забора тянулся желобок для яиц, на удивление мелких, с кожурой наподобие сморщенной кожи. В ту же ночь я забрался туда. В Макалате говорят, что мужчины, воспылавшие страстью к юным драконьим наездницам с маленькими грудками, спящим внизу под горой, иногда проникали к ним, но мало кто выходил оттуда живым. Чудовища, добавляют добрые люди, говоря о таких мужчинах – и о девицах тоже. Они заслужили такую участь, поверь мне. Мои желания, однако, чудовищны в прямом смысле этого слова: сам я мал, но мелкого мне не надо. И все же, когда я накинул веревку на нефритовую шею, и хлопнул по чешуйчатому боку, и дракон, скрежетнув когтями по камню, обернулся посмотреть, кто хочет его оседлать, желание, признаться, немного угасло во мне. «Шевелись, крылатый червяк! – прошипел я. – Шевелись, четвероногий змей!» И снова похлопал его, как несговорчивого любовника. Засов с ворот я снял без труда, просунув между досками палку, но он упал с таким грохотом, что я замер: думал, стража сейчас прибежит. Но они, как видно, охраняли только своих сомнительных девственниц, которые были мне ни к чему. Седла и прочая сбруя хранились под длинным тростниковым навесом. Я постоял немного, не зная, как это делается, но опыт с лошадьми у меня был. Я наложил седло на спину с острым хребтом, затянул подпругу, вложил удила в клювастую пасть – а дракон норовил оторвать меня от земли, запрокидывая голову на длинной, выше моего роста, шее. Где же найти карниз, чтобы взлететь с него? Но дракон уже двинулся вперед, волоча меня за собой, будто знал, что теперь можно отправляться в полет. Я кое-как вскарабкался на него и увидел, что мы стоим на краю света, а вокруг уходят в облака освещенные луной горы: загон открывался прямо на выступ! Мы двигались к пропасти с той же неотвратимостью, с какой приходит к нам смерть. «Стой! – вскричала какая-то женщина, не иначе стражница. – Стой, говорю!» Внизу началась суматоха, и что-то, копье или стрела, просвистело мимо меня. Развалистая поступь, приближавшая меня к краю пропасти, теперь казалась мне чересчур медленной. Я бил дракона пятками, тряс поводьями, а он только башку ко мне поворачивал, не ускоряя шага: чего, мол, тебе? Разозленные стражницы уже мчались к нам. В меня снова метнули копье, и что-то задело драконью ногу, но его природная броня отвела удар. Еще шаг по узкой полоске камня между нами и небом – и мы взлетели!

Крылья развернулись, и ночь приняла нас в свои объятия. Я чуть не свалился от такого толчка! Злые ведьмы, высыпав на карниз, потрясали кулаками, метали копья, пускали стрелы, но достать нас уже не могли.

Внизу под луной лежал Элламон.

Теперь я снова задумался о своем путешествии, не зная, долго ли мы будем лететь. Я слышал, что драконы способны проделать не больше одной стадии в воздухе, да и то при условии, что их подхватит восходящий поток. Но я никогда не признавал границ и пределов. Я нарушал их всю свою жизнь и поклялся, что теперь тоже долечу куда надо, даже если придется махать собственными руками.

Крылья работали, ночь ревела вокруг.

Я едва осмеливался дышать.

Сколько минут или часов это длилось? Голова дракона стала подергиваться – мне рассказывали, что по таким движениям можно судить, на какой высоте он летит. «Поднимайся выше! – понукал я его. – Лети прямо к солнцу! Не смей снижаться!» Я выкрикивал все известные мне проклятья и лупил пятками уже не по бокам, а по крыльям. «Лети, говорят тебе!» Известно ли тебе, что одноглазый мужчина может проливать такие же горючие слезы, как женщина, у которой оба глаза на месте? Не знаю, где мы летели – через пустыню ли, через море. Я плакал, ругался и погонял. Однажды мы пересекли реку, и по берегам ее горело ровными рядами много огней, сотни и тысячи. Сперва я подумал, что здесь стали лагерем два огромнейших войска, и стал направлять дракона в темное место между огнями – в лес, где мы могли укрыться от великой грядущей битвы. К этому времени я совсем обессилел и мог только лежать на драконьей шее. Мы падали, верхние ветви терзали крылья. Дракон трубил и по-птичьи тормозил ими, пытаясь замедлить спуск… но меня сшибло с него, и я пришел в себя на земле, весь в синяках.

Он задрал полу куртки и показал мне свой избитый, изодранный коричневый бок.

– Зверя я не нашел, – сказал он, перейдя опять на английский. – Искал – его нет. Все равно он больше не полетит. Крылья… – Он показал, что они порвались. – Но я теперь здесь. Прилетел. Издалека… обратно пути нет. – Мы оба смотрели на Гудзон, на яркие огни Джерси. – Через реку. Ты веришь мне?

Я с улыбкой пожал плечами.

Мы посидели еще немного. Костер догорал. Он явно ждал, что я накормлю его или сделаю еще что-то.

– Как тебе наша странная и ужасная земля? – спросил я наконец. – Ты слышал, что у нас тут тоже чума?

Он посмотрел на меня, на реку, на город вокруг – и я мог бы покляться, что он больше не понимает меня.

Нью-ЙоркМай 1984

Постскриптум

Я очень прошу читатлей не принимать художественную прозу за факты. «Повесть о чуме и карнавалах», разумеется, вымышлена; документирует она разве что дезинформацию, сплетни и ни на чем не основанные догадки определенной части нью-йоркского населения между 1982 и 1983 годами – в основном до 23 апреля 1984, когда было объявлено об открытии т-лимфотропного вируса человека как вероятной причине СПИДа (теперь этот вирус принято называть ВИЧ, вирус иммунодефицита человека).

СПИД (синдром приобретенного иммунодефицита) – это болезнь, при которой иммунная система человека отказывает и организм подвергается нашествию различных инфекций; чаще всего это редкая, пневмоцистная, форма пневмонии и саркома Капоши, редкая форма рака капиллярных сосудов, проявляющаяся обычно в виде багровых пятен, в основном на ногах. За последние пять лет зарегистрировано 6500 случаев