Как всегда, они говорили о Лондоне. (Джозефина: «Англичане ценят эксцентриков вроде нас с тобой».) Они все-таки переедут туда, обещала она, вот только наступит день ее освобождения – а их жизнь за границей станет только лучше с ее алиментами. Они снимут квартиру в Марилебоне. Она закажет для Уилла костюм из тонкой английской ткани у портного. Она будет отправлять его в знаменитый «Fortnum & Mason», самый дорогой лондонский гастроном, где продают сдобное печенье из засахаренных французских фиалок и лепестков роз. «А как насчет пирожных “Уильям”?» – пошутил он, но она не поняла. Она только посмотрела на него так, словно он рыгнул, не извинившись, и попросила показать статьи из газет и интернета с последними упоминаниями о ней. Сделанный в полиции снимок ее порадовал, хотя этого нельзя было сказать о заголовках. Тем не менее, она схватила его руку и сказала:

– Уилл, никогда не забывай того, что я тебе сейчас скажу. Обещаешь? – Он пообещал. – Пусть уж лучше тебя ненавидят, чем не замечают.

Он ей поверил. В основном, когда он звонил или навещал ее, они говорили о Вайолет. Как эгоистична была Вайолет. Как ужасно Вайолет обошлась с Джозефиной. Как Вайолет опорочила Роуз и ее память. Джозефина никогда не спрашивала Уилла ни о припадках, которые он, очевидно, перерос, ни о его (то ли настоящем, то ли нет) синдроме Аспергера. Уилл любил представлять, что если она его все-таки спросит, он мог бы рассказать ей о своих трудностях с учебой – о том, что он отстал, по меньшей мере, на два класса в естественных науках, географии и математике; о том, как мальчишки иногда толкают его в коридорах и называют педиком и извращенцем; о том, что он наконец-то занялся неуклюжим, неловким сексом с корейской студенткой по обмену, чтобы доказать, что они неправы. Он любил думать, что она бы утешила его, как женщина из ситкома или с открытки ко Дню матери; что она сказала бы ему быть самим собой и окружать себя людьми, которые не просто мирятся с тем, какой он есть, а любят его за это. Однажды, когда Уилл плакал в душе – плакал, потому что консервативный парень из первоклассной семьи, скрытый гей, в которого он был влюблен, ударил его кулаком под ребра, – Уилл представил себе, что мать баюкает его и уверяет, что его жизнь сложится блестяще. Потому что он того стоит. Потому что он особенный.

В эти дни голова Уилла шла кругом от необычных слов.

Гарсон: мальчик на посылках.

Люболь. (Точный неологизм.)

Хираэт (уэльское): скорбь об утраченном месте. Тоска по дому, в который ты не можешь вернуться. По дому, которого, возможно, никогда и не было.

Но любимым словом Уильяма Херста было, несомненно, «eellogofusciouhipoppokunurious», «илогфьюшиохипоппокьюнурный». Это означало «хороший». Уилл не ожидал, что другие его поймут – использовать настолько сложное слово для такой простой, казалось бы, вещи. Но для Уилла она была как раз настолько сложной. Хорошая работа. Хороший мальчик. Хорошая мысль. Хороший человек. Именно эти слова он хотел услышать всю жизнь. Они никогда не звучали, но Уилл никогда не переставал их ждать; он просто продолжал бросать свои странные, заумные словечки в мир, надеясь, что однажды они все-таки прозвучат.

Вайолет Херст

Начать стоит с того, что интерес прессы казался подлинной справедливостью. Вайолет втайне испытывала трепет, столкнувшись с упоминаниями о матери – женщине, которая совершила множество гнусных преступлений из-за того, насколько ее самооценка зависела от мнения окружающих, – в новостной программе «Anderson Cooper 360» на CNN и в разделе «Странные преступления» интернет-издания «The Huffington Post». Среди комментариев к последнему были такие:

И премия «Мать года» достается… #сарказм

Статьи, подобные этой, приводят меня к мысли, что США должны ввести старую китайскую практику выдачи разрешений на рождение детей.

А также, Карма – та еще сука.

Но, в конечном счете, карма оказалась не сукой. Вайолет было достаточно посмотреть многочисленные интервью матери на ступеньках перед зданием суда, чтобы понять, что Джозефина польщена вниманием, а не сконфужена им. Ее мать не осознавала разницы между славой и бесславием. Это Вайолет пришлось нести на себе ее позор. Это Вайолет пришлось вернуться в среднюю школу Стоун-Ридж и замечать перешептывания за своей спиной.

Она планировала пожить у Филдов только пару недель, но оказалось, они нуждались в ней так же, как она нуждалась в них. Гнев и сарказм Вайолет обрели в доме Филдов свое место и цель – особенно это касалось Берил, которая решила перейти на западный подход к болезни – к черту рак, «fuck cancer». «Химиотерапия, а не морские водоросли» – стало ее новым девизом. По предложению девчонок она назвала свои груди Узловатой и Шишковатой и отмечала их успехи, заставляя соревноваться друг с другом в темпах выздоровления. Когда их состояние не улучшалось с одинаковой скоростью, Вайолет, Имоджин и Финч по очереди ругали их тихими, властными голосами: «Слушай сюда, рак. Мы не злимся. Мы просто разочарованы».

На весенних каникулах Рольф решил отправить всех троих стажерами на органическую ферму на Гавайях, а самому немного отдохнуть и расслабиться вместе с Берил в роскошном пятизвездочном отеле. Имоджин особенно не хотелось оставлять Берил – даже на несколько недель, на день, на секунду; она считала, что это потеря драгоценного времени рядом с мамой, которое она может никогда не вернуть. Но едва они оказались на ферме, где спали под открытым небом на высоте почти 400 метров, в тропическом лесу, кишащем дикими свиньями и стрекочущими по ночам лягушками коки, все трое согласились, что это именно та смена обстановки, в которой они нуждались. На юношеские кризисы нет времени, когда ты мульчируешь почву кокосовой скорлупой, варишь клубни таро и справляешь нужду в сыром и грязном компостном туалете.

Вайолет повернула свой брезентовый гамак лицом на запад – в одной из книжек Берил по позитивному мышлению она прочитала, что это направление завершений. «Что вам необходимо закончить? – спрашивал автор. – С кем вам нужно попрощаться?» Розовые облачка гавайского заката напоминали сахарную вату, но что-то черное бушевало в груди Вайолет сильнее, чем когда-либо. Было слишком много того, чему она должна была сказать «пока» и не могла.

Она не могла попрощаться с Роуз, с сестрой, которую она знала лучше, чем ей казалось. Она продолжала прокручивать в голове события последних двух лет, пытаясь представить себе, в какой момент она могла сказать или сделать что-то, чтобы построить мост, который соединил бы их над разделяющим присутствием матери. (Джозефина. Брр, Джозефина: грязная, мощная, быстрая, как река Гудзон.) Перед глазами Вайолет то и дело вставала Роуз, красноречиво прижимающая ладонь к низу живота. Она представляла Роуз сидящей с маркером над ее последним сценарием за обеденным столом. Что, если бы Вайолет поехала с ней в центр планирования семьи? Что, если бы Вайолет предложила ей помощь с репетицией роли? Каждый сценарий казался дешевым и неправдоподобным. Но было невозможно перестать перебирать варианты, при которых все могло бы сложиться иначе. Ее мозг продолжал рисовать альтернативные реальности, где Роуз была жива и они с Вайолет были близки – места, где близость не была связана с болью или предательством.