А серые глаза Линдсея все еще шарили по комнате. Да, он чувствует всепроникающий ужас присутствия. Рано или поздно он сочтет источником этого чувства ее, и тогда не останется никаких надежд на его расположение.

– Сожалею, что дела не удалось решить скорее, – рассеянно сказал он. – В делах перебежчиков спешка только вредит.

Вот, решила она, завуалированный намек на судьбу Норы Мавридес. При этой мысли по спине ее пробежал холодок.

– Я понимаю, господин канцлер.

Клан Константинов не давал Вере официального одобрения – чтобы избежать осуждения остальных на Совете Колец. Жизнь на Союзе старателей стала трудной: с потерей статуса столицы там началась жестокая борьба за остатки власти и интенсивный поиск козлов отпущения. И члены клана Константинов подходили для роли жертв как нельзя лучше.

Когда-то она была любимицей основателя клана, что выражалось во множестве подарков и неослабном внимании Константина.

С тех пор клану несколько раз крупно не везло. Фи-лип Константин поставил свое будущее на возможность убить Линдсея – и проиграл. Клан вложил слишком многое в Верину должность посланника, но она не привезла с Фомальгаута ожидаемых богатств. Вдобавок еще изменилась, что встревожило всех. Теперь ей можно было рискнуть.

Исчерпав свое могущество, клан продолжал жить в ужасе перед Линдсеем. Он не только выжил после дуэли, но вернулся еще более могущественным, чем до нее. Он казался Константинам каким-то непобедимым гигантом. Но ожидаемого нападения так и не последовало. Стало ясно, что и он не без слабостей. Через нее клан решил сыграть. На его любви к Вере Келланд либо на его вине перед ней. То была последняя и самая отчаянная игра. В случае удачи – убежище. Или месть. Или – и то и другое.

– Но отчего – ко мне? – поинтересовался он. – Есть и другие места. Механисты не так страшны, как их малюют на Совете Колец.

– Механисты обратили бы нас против нашего народа. Они раскололи бы наш клан. Нет. Царицын Кластер лучше всего. Убежище под сенью Матки… Если только вы не будете против нас.

– Понимаю, – Линдсей улыбнулся. – Мои друзья не доверяют вам. Мы же, собственно говоря, ничего на вас не выигрываем. ЦК и так кишмя кишит перебежчиками. Клан ваш не разделяет идеологии постгуманизма. Что еще хуже – многие в ЦК ненавидят фамилию Константин. Бывшие пацифисты, катаклисты и так далее. Словом, затруднения вам понятны.

– Но те времена прошли, господин канцлер. Мы никому не хотим зла.

Линдсей прикрыл глаза.

– Заверениями можно обмениваться до тех пор, пока солнце не взорвется. – Похоже, он кого-то цитировал. – И все равно никто никого не убедит. Либо мы верим друг другу, либо нет.

Такая прямота возбуждала дурные предчувствия. Вера не знала, что сказать.

– Я привезла вам подарок. – Молчать дальше было уже неловко. – Старинную фамильную драгоценность.

Она пересекла узкую камеру и подняла с пола прямоугольную проволочную клетку, накрытую персикового цвета бархатом. Подняв драпировку, она показала ему сокровище клана – белую лабораторную крысу. Зверек бегал по клетке, переставляя лапки с какой-то неестественной, раз за разом повторяющейся точностью.

– Эта красавица одна из первых получила физическое бессмертие. На ней проводили лабораторную проверку процедуры более трехсот лет назад.

– Вы очень щедры.

С этими словами Линдсей поднял клетку и принялся рассматривать крысу. Та, с возрастом совершенно утратив способность к обучению, вела себя абсолютно механически. Подрагивания мордочки и даже движения глаз полностью подчинялись давным-давно заученной схеме.

Старик внимательно разглядывал зверька. Вера понимала, что никакой реакции он не добьется. Во влажных красных глазках крысы не было ничего, ни малейшего проблеска звериной настороженности.

– Она когда-нибудь выходила из клетки?

– Нет, господин канцлер. Веками. Она слишком ценна.

Линдсей отворил клетку. Привычная повседневная рутина зверька рассыпалась на части. Крыса спряталась за стальной трубкой – поилкой, подвижные мохнатые лапки ее мелко дрожали.

Линдсей поднес к дверце руку в перчатке, пошевелил пальцами.

– Не бойся, – серьезно сказал он крысе, – здесь – целый мир.

Некий древний, почти забытый рефлекс ударил крысе в голову. С визгом кинулась она через всю клетку к руке Линдсея, яростно, конвульсивно вцепившись в нее когтями и зубами. Вера прыгнула вперед, испуганная его поступком, ужасаясь реакции крысы. Отстранив ее, Линдсей поднял руку, с жалостью разглядывая разъяренное животное. Под рваной перчаткой поблескивали медью и вороненой сталью соты сенсоров протеза.

Мягко и уверенно он подхватил крысу, следя, чтобы она не сломала себе зубы.

– Тюрьма укоренилась в ее сознании. Много понадобится времени, чтобы перед ее глазами не стояли больше прутья решетки – Он улыбнулся. – К счастью, времени у нас более чем достаточно.

Крыса прекратила борьбу. Она тяжело дышала в мучительной судороге некоего животного прозрения. Линдсей осторожно посадил ее на столик рядом с биржевым монитором. Зверек с усилием поднялся на тонкие розовые лапки и возбужденно засеменил, повторяя контуры клетки.

– Она не может измениться, – объяснила Вера. – Иссякла способность к обучению.

– Вздор, – возразил Линдсей. – Просто ей нужен пригожинский скачок к новому типу поведения.

Спокойная уверенность Линдсея в своей идеологии внушала страх. Вероятно, это отразилось на лице Веры. Линдсей сдернул с руки разорванную перчатку.

– Нельзя терять надежды, – сказал он. – Надеяться нужно всегда.

– Долгие годы мы надеялись исцелить Филипа Константина. Теперь-то мы знаем… Мы готовы отдать его в ваши руки. В уплату за безопасный переезд.

Линдсей серьезно взглянул на нее:

– Это жестоко.

– Он был вашим врагом. Мы хотим искупить…

– Я предпочел бы не его, а вас.

Значит, он еще помнит Веру Келланд!

– Но не заблуждайтесь. Я не предлагаю вам истинного вознаграждения. Когда-нибудь падет и Царицын Кластер. Нации в нашу эру недолговечны. Долговечен только народ, только замыслы и надежды… Я могу предложить только то, что имею. Безопасности у меня нет. Есть свобода.

– Постгуманизм, – проговорила она. – Ваша государственная идеология. Конечно же, мы адаптируемся.

– Я полагал, у вас есть собственные убеждения. Вы – галактистка.

Пальцы ее невольно коснулись одной из жаберных щелей.

– Политике меня научило пребывание в обзорной сфере. На Фомальгауте. В посольстве. – Она помолчала. – Жизнь там изменила меня больше, чем вы думаете… Кое-что я просто не могу объяснить.

– В комнате что-то есть, – сказал он.

Вера застыла.