понимал, что эти существа тоже находятся под его охраной.

Сторожем Джулька оказался отменным — в его ведении находилась не только сама станция, но и все ее обитатели. Так в число охраняемых объектов попала и я.

Джульбарс не умел выказывать эмоции — его этому не учили. Хвостом он вилял в самом крайнем случае, да и то весьма сдержанно, улыбаться по-собачьи вовсе не умел. Чувства свои он проявлял, прижимаясь головой к коленям человека или подсаживаясь рядом вплотную, так, чтобы ощущать тепло живого существа. Во всем этом было что-то от Белого Клыка. Они оба словно прошли одну школу выживания, в которой главное — чтобы пес умел хорошо кусаться и не доверял чужим. То и другое он умел отлично — не раз и не два мальчишки, позарившиеся на яблоки и груши, убегали покусанные. Джулька не доверял не просто чужим — он вообще не верил мужчинам, и даже на нашего водителя рычал, если тот подходил слишком близко. Впрочем, тот платил четвероногому сторожу тем же.

Исключением оказалась я, как уже было сказано не раз. Только мне Джульбарс подставлял широкую лобастую голову, прося погладить, только при мне он становился обычной собакой и, считая, что должен охранять и меня, частенько садился мне на ноги. Подойдет, вроде для того, чтобы обнюхать, долго изучает мой запах, а потом разворачивается спиной и усаживается, иногда даже приваливаясь ко мне для удобства. При этом он особенно любил, чтобы его почесывали, — в его богатой шубе блохам всегда, даже в морозы, было раздолье.

Но с другими Джульбарс по-прежнему держался настороже. Он не позволял никому себя гладить и не принимал угощения. А на мужчин и мальчишек кидался всюду, где ни увидит. Однажды он порвал штаны на пареньке, который уже не раз заходил в живой уголок, был с ним знаком и даже начинал его не бояться. Но в тот раз мальчишка полез через забор, вместо того чтобы, как все, идти воротами.

Нашего сторожа знали во всех окрестных дворах — другого такого красавца среди дворняжек (а наш Джульбарс, к сожалению, не мог похвастаться отменной родословной) не было на всей улице. Когда он, получив ненадолго свободу, выбегал из ворот станции и к нему со всех концов сбегались его бродячие друзья, в любой стае его можно было отличить издалека — по росту, стати и густой ухоженной шерсти. Естественно, на всех собачьих свадьбах он был женихом номер один, и добрая половина щенят, родившихся на станции и в подворотнях окрестных домов, была его детьми.

Неоднократно нам звонили и писали, прося избавиться от этого зверя. Джульбарса едва не объявили бешеным и уже собирались вызвать бригаду по отлову бродячих собак. Окрестные дома были полны его кровниками — как в прямом, так и в переносном смысле. Беда в том, что Джульбарс часто уходил далеко от станции, в районы, где за ним никто не мог проследить. Там он был чужой собакой, бродячей. И однажды месть свершилась.

Это случилось весной, в мае. Только что схлынуло половодье, и приходилось разгребать оставшиеся после него завалы. На помощь нам прислали курсантов, ибо таскать тяжести сподручнее мужчинам.

Я распоряжалась своей командой, устраивая на место живой уголок — чтобы он не «всплыл», его разместили по разным углам, а кур вовсе переселили на чердак, словно голубей, — когда меня позвали:

— Галь, там твой Джулька пришел, только он какой-то странный. Еле ноги волочит — не иначе как избил кто.

Джульбарса не было на станции уже несколько дней, и вполне понятно, что все сразу подумали о свершившейся мести.

— Где он? — спросила я.

— В своем сарае. Сам доплелся.

С остановившимся лицом я вернулась к курсантам, чтобы задать им работу и отлучиться со спокойной совестью. Но они сразу заметили мое настроение:

— Случилось чего?

— Пес наш вернулся вроде как избитый, — ответила я. — Среди вас никто не хочет мне помочь — подержать его, пока я осмотрю?

— Давай я, — вызвался один. — У меня в деревне собака есть…

Вместе с курсантом мы отправились в сарай.

Джульбарс лежал, свернувшись калачиком, и мелко дрожал, словно в ознобе. Когда я наклонилась над ним, он только слегка шевельнул хвостом, но не сделал попытки подняться. А когда я дотронулась до его спины, взвизгнул.

Курсант присел рядом, поглядывая то на меня, то на собаку.

— У меня собаки не было никогда, — призналась я. — Может, ты поглядишь? — И взяла Джульку за мощный загривок, чтобы, паче чаяния, не бросился.

Парень ощупал его ноги.

— Да вроде все нормально, — ответил он. — Переломов нет, вывихов вроде тоже… Ушиб, наверное. Но тогда это пройдет.

Однако он ошибся.

Несколько дней Джульбарс не выходил из сарая — все лежал там и лишь повизгивал, если кто-нибудь пытался ощупать его ноги. Только через неделю он начал понемногу выходить. Осторожно переступая плохо гнущимися лапами, он выползал на солнышко и часами грелся в его лучах.

К концу лета он, правда, оправился полностью, но именно с того времени началось его старение.

Зима выдалась не просто холодная, но и голодная — если до сих пор наши собаки подкармливались от соседнего детского сада, то в тот год его как раз собрались закрывать из-за недобора детей. Пищевых отходов становилось все меньше и меньше. Бывали дни, когда Джулька мог надеяться только на нас, педагогов станции. Забыв свои прежние замашки, он встречал нас у ворот, отчаянно крутя хвостом, и, заглядывая в лица снизу вверх, выпрашивал угощения. Частенько ему что-нибудь перепадало — тогда он хватал подачку жадно, на лету и съедал прежде, чем успевал разжевать. Но бывали дни, когда он оставался голодным.

Зима доконала его. Весну некогда красивый сильный пес встретил стариком, хромым полупарализованным пенсионером, который с трудом ковылял по дорожкам сада, волоча ослабшие задние ноги, и глухо, словно простуженно, гавкал, напоминая о себе. Голос — единственное, что осталось у него от былой славы, — звучал теперь хрипло и как-то неуверенно, словно пес стыдился своего прошлого.

А мы, педагоги, собирались в свободное время вместе и тихонько обсуждали его.

— Пора нашего Джульку списывать на пенсию, — говорили одни. — Совсем стариком стал.

— Он пока крепкий, — возражала ветеран нашей станции Римма Илларионовна. — Старики еще молодых обставят, вот увидите!

— Вы-то уж точно всех нас переживете, — отвечали ей, — а он и видит плохо, и нюх не тот. Куда ему охранять!

— И что вы предлагаете? — Римма Илларионовна переходила в атаку.

Как правило, ее оппоненты мялись, начинали что-то говорить о старых собаках, но самое главное слово —