В тылу у немцев ребятам из роты П.Ф. Малеева доставалось, пожалуй, больше других десантников: лыжню бить – разведка, выявить огневые точки – разведчики, взять «языка» – наше дело, найти участок для безопасного движения – опять же мы, разведчики. Как-то поручили нашему отделению узнать силы фашистов в населенном пункте. Потопали. Вместо деревни – печные трубы голые, заснеженные. Из повалившейся избы вышла старуха. Голова в мешковине. Руки трясутся: «Когда же, соколики, вызволите нас?» На голоса прибрела еще одна женщина. Слезы. Всхлипы. Рвут сердце в клочья!

В тот раз поморозил пальцы на ноге. Двигаться на лыжах – мученье. А задание спешное. Ребята налегают. Для них шаг, а для меня и полшага с кровью!.. Признаюсь, трухнул изрядно. Шутейно ли дело – один в незнакомом лесу. Немцу угодить в лапы – два чиха без будь здоров! Изопрел до пяток, пока достиг приметной поляны. Впереди вроде окопа что-то. Там человек то вынырнет, то опять в снегу скроется. Вынырнет, снова нет его. Автомат взял наизготовку, крадусь. Увидел на рукаве опознавательный знак – свой! И он поднялся. Без оружия. Осердился я: «Чего не отзывался? Прошил бы из автомата!» Не отвечает, сам спрашивает: «Один бредешь? Всех бросили!» Голос злой. Парень плечистый, сдвигается ближе. Я отступил: мало ли!.. «Немцы не так уж… Одни комиссары пугаются». – «Откуда знаешь?» – «Да попался им, накормили досыта и отпустили». А сам все ко мне придвигается. Заметались мои мысли: «Не справлюсь, если навалится!» Говорю, сдерживая ярость: «Иди-к ты в батальон!» Сам навострил лыжи да в сторону: Бабиков далеко не ушел! Прищучим агитатора! И правда, вскорости догнал разведчиков. Они сразу приступили со всей строгостью: «Где был? Почему отстал?» Пришлось показать обмороженную ногу. «Вон фриц, видишь?» – кивнул Бабиков, как приказал. И я стянул сапоги с убитого врага. Впору! И двигаться не больно, не то что в развалюхах-валенках. Рассказал про агитатора. «Пустил бы в расход без разговоров!» – ожег меня словами Бабиков».

Продолжением рассказа Л.К. Мотлохова стали воспоминания куйбышевца Бориса Николаевича Карташова:

«После работы собрались ребята во дворе Трубочного завода. Все физкультурники общества «Зенит». Нормативы ГТО по плаванию и лыжам освоили, на паруснике ходили. Закаленные парни.

– Айда в военкомат! – предложил мастер шестого цеха Константин Леднев.

Обычная картина того, сорок первого года: штурмом брали право отбыть на войну.

– Вы все на брони! – осаживали в райкоме ВЛКСМ.

– Оголить цех не можем! – отрезали в военкомате. – Здесь теперь ваш фронт.

И в самом деле, добивались отправки на войну самые толковые токари, слесари, паяльщики, а завод уже перешел на выпуск оборонной продукции.

И все же добились: отослали нас в Марксштадт, под Саратов, на пополнение десантной бригады. Учили там военным премудростям «старички» из 204-й ВДБ.

В феврале 1942 года очутились в Валдае. Помню, в морозный день ведра дымили от пара – мясо с макаронами. Мы топчемся вокруг в валенках.

– Ешьте, сынки, вдоволь! – Комиссар бригады Никитин ходил в среде десантников. – Может случиться так, что долго не удастся притронуться к горячему.

Он-то знал, полковой комиссар, куда нас направляют. Невысокий, полноватый, с седыми волосами. Отцовский взгляд, основательность в поведении. И грудь – в наградах. Мы смотрели на него с замиранием сердца – герой!.. Комбриг Гринев в отличие от других командиров ходил в шинели и сапогах, худощав, подтянут, но на доброе слово скуп, как сухарь ржаной.

Мне больше по душе был Никитин. Я видел в нем что-то от моего отца, мастерового человека. С «железками» отец подружился еще в артмастерской в 1910-м. Был он, как и Никитин, нетороплив, рассудителен, уверен в своей правоте. Когда в Самару перевезли из Прибалтики Трубочный завод, отец стал заводским рабочим. За верстаком стоял рядом со Шверником и Масленниковым, большевиком стал. И меня приохотил к металлу – стал слесарем-лекальщиком.

Фронт десантники 204-й пересекли на лыжах без выстрелов и углубились в леса по-над Полометью. Отрядили разведку на Соловьево. Пятеро ушли с младшим лейтенантом. Потом слышим: двое вернулись! Нас – в боевые порядки: «Вперед!» Отважно пошли по следам разведчиков. Налетели на деревню в слепом азарте новичков. Кого убили, кого ранили, кто сам удрал к речке, где укрепился гарнизон.

Отыскали в Соловьево и троих, которые не вернулись из разведки. Младший лейтенант лежал в сугробе с вывернутыми ногами. Выколоты штыком глаза. Уши обрезаны. В ноздри вбиты гильзы патронов. С остальных двоих даже шелковое белье стянуто. Нам выдавали шелковое нательное, чтобы вши не плодились.

Такое вот знакомство с немцем. С первых шагов в котле словно пламенем обожгло до костей. Враг открылся во всей звериной сути. Ненавистью полнились наши сердца: «Хочешь жить – убей немца!»

Ночью подошли к реке. Рядом со мной – Толя Рудаков, напарник по шестому цеху, сын старой большевички из Самары. Завязался бой. Ракеты – огненными дугами. Яркие пунктиры в небе от светящихся пуль. Жерди, плетни, заграждения из колючей проволоки – все перемахнули в злости. Стреляли без пощады. Появились первые раненые. Их увозили в тыл на собачьих упряжках. Веревками привязывали на волокуше: «Пошел!» Сибирские лайки лихо таскали лодочки в медсанбат за линию фронта.

Я вместе с Рудаковым побежал по льду. С каким-то визжащим кваканьем рвались мины. Угодил в полынью. Выкарабкался в темноте. Отполз на лыжах. Рядом никого… И тут враз темнота, обдало жаром. Очухался – слабость во всем теле. Вонь пороховая. Лежу на льду, на мокроте. Ребята уже пересекли реку, устремились в лес. Я понял, что они будут бить врага без меня. Всколыхнулась во мне ярость, даже слезы выступили: рвался добровольно на фронт – и на тебе! Враг так зверски жесток, а комсомолец Карташов оказался сбитым с ног. Не бывать этому! Я поднялся, нацепил лыжи. Голова кружится. Слабость до тошноты. Но, видно, помогли мне закалка и спортивная тренированность – лесенкой сумел одолеть крутой берег. На лыжне встретился командир в маскхалате.

– Гриневец? – спрашивает меня. – Давай по лыжне вперед!

Километра через три-четыре нагнал своих. Ребята разрезали валенок – кровища! Дурнота в голове… Пальцы поморожены. Оттирают. На снегу тут же переводчица Нина из штаба бригады – в бедро ранена. Перебинтовали.

– Двигайте на болото. Оттуда самолетом отправят…

Подвигали, держась за палки. В час по чайной ложке – такой наш марш.

– Отошли наши, – говорит Нина. – Не смогли сломить фашиста… Мало форсировало реку…

– Мы вот перебежали реку, а что с нас толку? – Мне и больно, и горько, и стыдно: так мало воевал!..

В лагере было много раненых и обмороженных. Там же увидел Костю Леднева. Он был в 4-м батальоне. Спрашиваю:

– Прорвалась часть в котел?

Костя махнул рукой. Он был старше меня. Оброс бородой. Глаза, как у больного. Кашляет. Губы обметало. Щеки в струпьях обморожения. Прижался ко мне, поцеловал и побежал на лыжах за своим отделением…»