* * *

Маришке, надо сказать, стоило некоторого усилия, осознать, где она находится и что происходит. Не так это просто, как кажется: проснуться от школьного звонка, увидеть вокруг целую толпу одноклассников, неожиданно знакомых, хотя, вроде бы, никогда в жизни не приходилось с ними встречаться, и вспомнить, кто эти детишки, и почему она здесь.

Складывая книги и тетрадки, Маришка оценивала ситуацию. То, как на нее смотрели, как с ней разговаривали, тот факт, наконец, что за одной партой с ней сидел симпатичный и хорошо одетый парень – все говорило о том, что образ они с Альгирдасом создали удачный. Уж конечно популярность лучше, чем положение отщепенца. Особенно в школе. Угу… только есть очень хочется. А впереди еще три урока. И главное, дальше-то что?

А дальше был школьный коридор, залитая светом рекреация, и красивый, вызывающе-яркий, рыжеволосый великан, на которого, позабыв дышать, глазели все девчонки и случившиеся поблизости учительницы.

– Привет! – пророкотал Орнольф, подходя к Маришке и забирая у нее сумку с учебниками. – Пойдем.

Маришка взглянула на них с Орнольфом сквозь призму уходящих шестнадцати лет и несказанно загордилась. Собой. Взглядами со всех сторон. Тихим шепотом за спиной.

Впрочем, она и в свои девятнадцать с большим удовольствием прогулялась бы под ручку с таким потрясающим парнем, и немало радости доставили бы ей косые взгляды завистниц.

А вот представить себя под руку с Альгирдасом почему-то не получилось. Хотя Маришка попробовала. Да. Но тут воображение отказывало.

– Голодная? – поинтересовался Орнольф.

– Ужас! – призналась Маришка. – Слона бы съела.

– Ну, слон – не лучший вариант.

Он забрал в раздевалке ее дубленку, помог одеться. А Маришка только головой изумленно встряхивала – никак не могла совместить в одной реальности Орнольфа: рыжего, большого, красивого, волшебного, – и обычную школу: грязный пол, никогда не мытые окна, гардеробщицу в спортивном костюме, глазевшую на датчанина с нескрываемым изумлением и почти детским восторгом. Наверное, войди в школьные двери настоящий африканский лев, он и то смотрелся бы здесь более естественно.

– Что-то я недодумал, – пробормотал Орнольф, машинально поправляя Маришке воротник.

Она почувствовала себя маленькой. Пятилетней. Как будто старший брат помогает ей одеться, чтобы отвести в детсад. И вдруг, неожиданно для себя, разревелась, уткнувшись лицом ему в грудь.

– Маленькая, – Орнольф нисколько не растерялся, не удивился, просто обнял ее и погладил по голове. – Маринка, девочка моя хорошая…

Заливаясь слезами, чувствуя себя так, как будто в слезы превратилась даже ее душа, Маришка только сильнее вцепилась пальцами в мягкую кожу его куртки. Ей хотелось, чтобы ее утешали, чтобы о ней заботились, чтобы… волшебство осталось навсегда. Она боялась открыть глаза и снова увидеть грязь и людей, и этот ужасный спортивный костюм на тетке в раздевалке, и мертвый свет люминесцентных ламп, и заплеванные зеркала…

Она хотела снова стать маленькой.

А Орнольф взял ее на руки и унес.

Он, наверное, был единственным в мире мужчиной, не теряющимся при виде неожиданных женских слез.

– Тебе только кажется, что ты снова осталась одна, – сказал он позже, в машине, когда Маришка перестала плакать и только всхлипывала и сморкалась иногда. – Если прислушаешься к ощущениям, ты почувствуешь ниточку, паутинку у своего сердца. Мы оба теперь связаны с тобой, – Орнольф достал платок, и стер с ее лица остатки слез. – Что с твоим братом?

– Он военный, – тихо ответила Маришка, – мы даже не знаем, где он служит. Столько секретов… мама с папой вообще ничего не знают ни про Сашку, ни про меня. Мы их обманываем, обманываем – и так всю жизнь. Они думают, что я – обычная студентка… так ругались, когда я сказала, что перевожусь в ИПЭ. Как же, стоило поступать в университет, чтобы закончить не пойми что. Орнольф, зачем я вам?

– Помимо того, что ты прирожденный маг?

– Да. Я же не одна такая…

– Такая – одна, – серьезно ответил Орнольф.

Машина бесшумно тронулась с места, выруливая со стоянки у школы.

– У тебя очень необычная судьба, – мягко продолжил датчанин, – и тебе многое предстоит сделать. Хельг объяснит лучше, чем я, он во всем этом живет, а мне ближе смерт… люди.

– Не надо про Хельга, – попросила Маришка, съеживаясь в кресле.

Почему-то напоминание об Альгирдасе – о Пауке – вызвало в памяти образ холодной серебряной статуи. Неживой. Равнодушной. Слишком красивой, чтобы быть настоящей. Слишком красивой, чтобы иметь сердце. Сейчас, рядом с Орнольфом, спокойным и заботливым, понимающим даже то, что не было сказано, невозможно оказалось подумать о холодном, безжизненном серебре.

– Он такой же человек, как ты или я, – серо-зеленые глаза смотрели с сочувствием, – в это трудно поверить, но это правда.

– Сколько тебе лет? – вырвалось вдруг у Маришки.

– Тысяча сто тридцать четыре.

Это было сказано спокойно, легко, так говорят «тридцать» или «сорок». Даже «сорок пять» уже произносят с другой интонацией. Это было сказано спокойно и легко, но свалилось на Маришку как тяжелая пуховая перина. Стало нечем дышать и от тяжести понимания, понимания того, что это – правда, зазвенело в ушах, как перед обмороком.

– А-а… – она потерла руками виски, поморгала, несколько раз глубоко вздохнув. Вроде бы стало легче. Орнольф смотрел вперед, на дорогу, где почему-то не было ни одной машины. – А Альгирдасу? – вяло спросила Маришка.

Датчанин покосился на нее и улыбнулся незнакомой, какой-то печальной улыбкой:

– Двадцать, – ответил он тихо, – Хельгу навсегда двадцать.

Дальше ехали молча. Город был незнакомый, но почти сразу Маришка припомнила, что так и есть – она не дома, и вообще не на Урале. А Орнольф очень скоро вырулил на бездорожье и понесся, как по ровному, там, где не то, что на легковушке – на танке не проедешь. Как в рекламе, честное слово! Ну, в той, где парень везет девушку из Москвы в Питер чуть не за полчаса. Не в том смысле, что он ее везет по буеракам и через лес, а в том, что тоже быстро.

И еще Маришку наконец-то накормили. В каком-то поселке, невесть откуда взявшемся среди пустынной, заснеженной равнины. Людей там почти не было, зато был ресторан… ну, или как сказать? Трактир? Да, пожалуй, последнее определение вернее.

– Так и пойдешь? – поинтересовался Орнольф, когда Маришка, подпрыгивая от нетерпения, завозилась, расстегивая ремень безопасности. И повернул зеркальце заднего вида.

Зареванная физиономия с опухшими глазами-щелочками определенно не подходила для выхода на люди. Пусть даже и в забытой богом деревне. И хотя Маришка успела уже до деталей понять смысл выражения: «кишка кишке бьет по башке», ей пришлось запомнить еще один урок «быстрого» волшебства. Впрочем, это было даже интересно. Как обычно, с Орнольфом.