class="v">Где, между прочим, остаюсь и я.

В жизни Бушина было всё: война и тяжёлая, подрывающая духовные основы личности любовь; блестящие достижения на поприще публицистики и более скромные – на поэтическом. Но он везде оставался рыцарем, целомудренно блюдущим честь воина и мужчины. Это удивительно целостная личность, болезненно восприимчивая к слезе ребёнка и молчаливому укору женщины. Владимир Сергеевич сумел сохранить чувство благодарности и признательности к загубленной политическими перевертышами великой державе. Он не раскаивается о пройденной с нею стезе, не делает себе скидок на время и обстоятельства и вот как подводит итоги своего долгого земного пути в отклике на сетования современника («Ты знал!»).

Всё оправдать на свете можно.

Не падай духом ни на миг!

Одно лишь, милый, безнадёжно

Рассчитывать на черновик.

И путь свой не рисуй превратно:

Нас время, дескать, так вело.

Ты знал, что жизнь – единократна

И всё в ней сразу – набело.

«А почему бы и нет?!». Шёл седьмой месяц войны. Корреспондент «Красной звезды» K. M. Симонов, по случаю оказавшийся в Москве, забежав на минуту в редакцию «Правды», нос к носу столкнулся с её главным редактором. П. Н. Поспелов, человек любопытный и любознательный, сразу затормошил Константина Михайловича, забросал вопросами и затащил в свой кабинет попить чайку.

В кабинете, как и во всей редакции, было холодно. Пётр Николаевич сидел в синем ватничке. За разговором посетовал, что в газете мало печатается стихов, спросил, нет ли чего подходящего у Симонова. Константин Михайлович сказал, что нет.

– А мне тут товарищи говорили, что вы им читали как-то стихи, – возразил Поспелов.

Симонов неуверенно подтвердил: да, читал, но для газеты они не подходят, тем более для «Правды».

– А почему не для «Правды»? – засуетился Пётр Николаевич. – Откуда вы знаете, может быть, как раз и для «Правды»?

Не выдержав напора главного редактора главной газеты страны, Симонов прочитал свой крик души – «Жди меня». Когда кончил, Поспелов вскочил и забегал по кабинету, глубоко засунув руки в карманы своего ватника.

– А что, – сказал вдруг, – по-моему, хорошие стихи. Давайте напечатаем их в «Правде», почему бы нет?!

Для молодого поэта это была, конечно, большая честь, но и опростоволоситься не хотелось. Увидев его колебания, Пётр Николаевич вызвал на подмогу «старого зубра» редакции Е. М. Ярославского. Вдвоём довольно скоро убедили Симонова, что его стихотворение, лиричное и актуальное, должно быть напечатано как можно большим тиражом, то есть в «Правде».

И в январе 1942 года с многомиллионных газетных полос впервые зазвучали слова светлой любви и надежды:

Жди меня, и я вернусь.

Только очень жди,

Жди, когда наводят грусть

Желтые дожди,

Жди, когда снега метут,

Жди, когда жара,

Жди, когда других не ждут,

Позабыв вчера…

К. Симонов

Проникновенно, с глубоким лиризмом писала об этом шедевре суровой поры современница поэта М. А. Алигер:

«Поэт Константин Симонов стал всенародно известен. Сумел угадать самое главное, самое всеобщее, самое нужное людям тогда и тем помочь им в самую трудную пору войны. Но удалось ему это вовсе не потому, что он старался угадать, что сейчас нужнее всего людям, что сейчас может им лучше всего помочь.

Ничего подобного ему и в голову не приходило. Он написал то, что было жизненно необходимо ему самому. Выразил то, что было в эту минуту важнее всего для него самого. И только поэтому, именно поэтому стихи, написанные одним человеком, одним поэтом, одним солдатом, обращённые к одной-единственной женщине на свете, стали всеобщими, стали необходимыми людям, миллионам людей и в самое тяжёлое для них время.

Сработал один из самых великих неписаных законов поэзии, ибо поэт никогда не может заранее поставить перед собой задачу написать стихи, необходимые миллионам, стихи, которые помогут этим миллионам справиться с тяжелейшей жизненной задачей. Но если он сам достаточно человечески значителен, если он вложит в свои стихи всего себя, если чувство, продиктованное ему стихами, окажется до предела сильным и огромным, вот тогда стихи окажутся нужными миллионам других неведомых людей».

Размолвка. С Беговой на улицу Воровского (Поварская), в Союз писателей, H. A. Заболоцкий ездил автобусом № 6 или трамваем № 23. Путь проходил через Старый Ваганьковский мост и далее по Красной Пресне мимо зоопарка, в котором Николай Алексеевич любил бывать. Как-то он прочитал друзьям прозрачно-живописные строчки:

Скрежещут над парком трамваи,

Скрепит под машинами мост,

Истошно кричат попугаи,

Поджав перламутровый хвост.

И звери сидят в отдаленье,

Приделаны к выступам нор,

И смотрят фигуры оленьи

На воду сквозь тонкий забор.

Плывёт бесконечное диво,

Животное, полное грёз,

Колебля на лоне залива

Лиловые тени берёз.

«Животное, полное грёз», – лебедь. Эта строка вызвала полное неприятие А. Ахматовой и А. Твардовского, поэтов крупных, но далёких от модернизма. А в целом стихотворение «Лебедь в зоопарке» привело к размолвке между Твардовским и Заболоцким. Случилось это в 1953 году.

Редакция журнала «Новый мир» обратилась к Николаю Алексеевичу с просьбой прислать стихи. Послал в том числе «Лебедя в зоопарке». Стихи главному редактору А. Твардовскому не понравились, но, уважая Заболоцкого, он решил с ним переговорить. В беседе призывал автора разделить его, редактора, точку зрения, здравомысленную, на его взгляд.

– Не молоденький, а всё шутите, – укорял Александр Трифонович Заболоцкого.

Видя, что его слова убеждения воспринимаются вежливо, но холодно, без интереса, Твардовский обратился за поддержкой к одному из сотрудников редакции:

– Он (Заболоцкий) говорит о лебеди, что она – животное, полное грёз.

Сотрудник рассмеялся. Николай Алексеевич встал, сухо попрощался и вышел. Понимание и примирение между поэтами пришло, к сожалению, с большим опозданием – в год смерти Заболоцкого.

Между страданиями своего времени. Была весна 1957 года. Поэт Я. А. Хелемский вышел из своего дома (улица Черняховского, 4) и нос к носу столкнулся с H. A. Заболоцким. Отношения их не были близкими, но знали друг друга по писательскому клубу, по случайным встречам в издательствах. Неизменно здоровались, Яков Айзикович – почтительно, Николай Алексеевич – со сдержанной благожелательностью.

Заболоцкий вышел из писательской поликлиники. Поэтому спросил коллегу:

– Тоже ходили к эскулапам?

– Нет, я здесь живу, – ответил Хелемский и деликатно осведомился: – Надеюсь, вы посещали врача по незначительному