Плывут корабли, звенят в трюме цепи. Это даже не совсем цепи — это кандалы. Бронзовые браслеты на ногах женщин повыше щиколоток соединены медной цепью. Посреди цепи —замок. От него вторая цепь, она прикреплена к кольцу, которое ввинчено в толстую дубовую доску, на которую гребец ставит ноги. Короткая скамья, конец весла, торчащий из круглого отверстия в обшивке, — вот весь мир раба на корабле. Здесь он спит, ест и молит богов об освобождении.

Это на нижнем ярусе. Здесь вода близко, весла коротки и легки. На втором ярусе по два гребца — одной длинное и тяжелое весло не поднять. На третьем ярусе —трое. Ярус этот под палубой, и его весла самые длинные.

Корабли идут под парусами, весла втянуты внутрь и покоятся на подставках. Они лежат на уровне груди, и есть место, куда дочери Фермоскиры могут уронить в рыданиях свои головы. Погребая любимого человека, только стонами может выразить амазонка свою печаль. Так принято от века. Слезы у амазонок можно увидеть только от дыма костра, от соринки в глазу, от лука и чеснока. Горе ареянка встречает, стиснув зубы.

Но здесь, в душном и вонючем чреве корабля, при звоне и лязге цепей, мужество изменило амазонкам. За бортами уходили навсегда родные им берега. И дрогнули жестокие сердца воительниц, сами собой полились слезы, и рыдания непрошено вырвались из сердец. Стон тяжелый и надрывный, плач душераздирающий и всеобщий наполнили корабли.

И когда Агнесса спустилась в трюм, чтобы успокоить амазонок, она встретила взгляды, полные упреков, ненависти и презрения.

Когда стоны и плач утихли, Агнесса сказала:

— Я не прошу у вас прощения, дочери Фермоскиры, потому что предательство не прощается. Не бросайте на меня гневные взгляды, поймите: у нас не было иного выхода. Но, может быть, великая и всеблагая Ипполита поможет нам. На ее милость уповайте, дочери Фермоскиры.

Агнесса говорила горячо, но амазонки не поверили ей.

Триеры, подгоняемые ветром, бежали по мутным струям Фермодонта, они неумолимо отдаляли их от родной земли...

Счастливее Тифиса не было человека во всей вселенной. Так он думал сам, так ему говорили все.

Подумать только: не прошел и половину пути — удача. Покорил целую страну, и какую! Немногим меньше, чем его родная Халкидика. Только обнажил меч — и вот он уже герой Белькарнаса. И ведет он все корабли в Олинф, и в трюмах их живой товар, которому нет цены. А самое приятное — Агнесса. Молодая, красивая, сильная,, рожденная от бога. Приданое — все сокровища Фермоскиры! Ветер попутный, нет рядом докучливого Диомеда., Теперь у Тифиса кормчий Лигистрат — бражник, весельчак, ничего на свете не боится.

Не успели корабли войти в море, а Лигистрат уже запел старую песню паросских мореходов:

Чашу скорее бери

И шагай по скамьям корабельным,

С кадей долбленых скорей

Крепкие крышки снимай...

А вина в трюмах—сколько хочешь! И в кадях, и в амфорах, и в кратерах, а то и просто в мехах. Об этом позаботилась Атосса. Все винные склады, что были поблизости от города, она велела перенести на триеры.

Тифис прошел по верхней палубе триеры — на судне все как обычно. Поют под упругим ветром паруса, бьют о борта своими упрямыми лбами барашки морских волн, скрипят снасти. Опасный Фермодонт со своими отмелями и топляками позади, перед Тифисом беспредельный простор моря. Он подошел к Лигистрату на корме, спросил:

— Надолго ли попутный ветер?

— Если к вечеру не утихнет — на всю ночь.

— Заклинь кормило, пойдем ко мне.

Лигистрат посадил около кормила своего помощника, проходя мимо люка, позвал Гелиодора. Клевест поднялся над палубой по пояс, спросил недовольно:

— Что надо?

— Ключи от цепей у тебя?

— У меня.

— Смотри не проспи.

— Сам знаю, — голова клевеста скрылась в трюме.

Лигистрат вошел в каюту кибернета. Агнесса лежала на мягких шкурах, набросанных на рундук. Ее мать расставляла на столе вино, посуду и закуски. Тифис сидел за столом.

— Давай будем ужинать, Лигистрат! — кибернет днем несколько раз прикладывался к кувшину с вином и был сильно навеселе.

Атосса разлила вино по ритонам, и все выпили за начало удачного пути. Атосса еще раз наполнила ритоны.

— Давай выпьем, мой друг кормчий, — язык Тифиса слегка заплетался,: —за мужественных и прекрасных амазонок. Вот они — перед тобой. — Тифис осушил ритон, поставил его вверх дном на стол. —Иди сюда, Агнесса, дай я обниму тебя. А–а, не хочешь, ты стыдишься Лигистрата, ты обнажена... Тогда давайте выпьем еще.

— Ты выпей, царь Олинфа, — сказал Лигистрат, — а я воздержусь. Мы в море, сейчас ночь, голова кормчего должна быть светлой.

— Ну, хорошо, хорошо. Ступай к своему кормилу и веди нашу армаду в Олинф... А с кем я буду пить?

— Позови клевеста, сын мой, — тихо предложила Атосса. — Ты к нему все время был несправедлив.

— Она права! Пошли сюда Гелиодора.

Когда кормчий вышел, Тифис глянул на Атоссу и засмеялся:

— Те–те–те! Ты третий раз напоминаешь мне про клевеста. Он тебе пришелся по душе? Так позови его в свою каморку!

— Если ты этого хочешь...

— А почему бы и нет? Лигистрат для тебя молод, а Гелиодор...

— Хорошо. Он будет моим гостем сегодня.

— А вот и Гелиодор. Налей ему вина. Как там наши пленницы, клевест?

— Воют как волчицы. Я уж и не рад, что попутный ветер. Хоть бы скорее засадить их за весла, было бы не до стонов. — Гелиодор одним махом выпил ритон, вытер ладонью омоченную в вине бороду. Атосса налила ему еще и сказала:

— Да ты присядь, благородный Гелиодор.

— Ему нечего тут рассиживаться, — грубо возразил Тифис. — Я хочу спать. Веди его к себе.

— Я желаю тебе спокойной ночи, царь Олинфа, — Атосса подняла амфору и вышла. Клевест пожал плечами и молча шагнул за ней к двери второго отсека.

— Царь не очень учтив с тобой, — сказала Атосса, когда они сели друг против друга. — Победы вскружили ему голову.

— Он и раньше... — клевест махнул рукой. — Спесив, как все цари,

— Не люблю пить из ритонов, — сказала Атосса, выставляя на стол чаши и наполняя их вином.

— Я тоже. Их все время надо держать в руке.

— Ты позволишь, если я выпью с тобой?

— Ты тут хозяйка.

— Ошибаешься, благородный клевест. Я такая же пленница, как и те, что в трюме.

— Не говори так. Тифис любит твою дочь...

— Он мне чужой. Я не могу пить с ним вместе.

— Я тебе тоже чужой.

— Все в воле богов. Если захочешь, можешь стать самым близким.