— За эти муки, Варенец, она его и полюбила, — закончил я ее рассказ.

Одесский дворик потемнел, утих; горели в окнах абажуры; на нас прикрикнули из окон, чтоб мы кончали тут шуметь.

— Ша, — согласился Варенец, — шуметь не будем, — и шепотом предположил: — А может, она просто дура?

— Все может быть, — с готовностью ответил я тогда, и успокоился, и, благодарный, пообещал Варенцу, как только снова выйду в море, взять его с собой. Необдуманное обещание пришлось выполнять, и с тех пор мы вместе на всех морях.

Прошло еще семь лет, прежде чем я вновь увидел Марину. Было это летом девяносто первого. «Глеб Успенский», на котором я ходил тогда старпомом, надолго застрял, ожидая погрузки, на рейде мурманского порта. Я решил слетать на пару дней домой, проведать мать.

— …Отчего ты не спросишь, как дела у Мариночки? — обратилась, помню, она ко мне из-за двери ванной, примеряя там новую, привезенную мной тельняшку.

— Я спрашиваю, — как мог вежливо отозвался я. — Как дела у Мариночки?

— Превосходно, — ответила мне мать, выходя из ванной. — И подарок твой превосходный. Немного жмет под мышками, но ведь я пополнела… А Марина меня радует, и я, честно тебе скажу, все больше рада за нее.

— Гастролирует с хором на Брайтоне? Репетирует «Боже, царя храни»?

Мать погрозила мне пальцем:

— Ты грубишь… Нет, хором она давно не занимается. Она помогает мужу. Мы все на него здесь очень надеемся, а без нее он как без рук. Потому что Марина…

Что-то изобразилось на моем лице — мать обиженно умолкла. Взобралась на табуретку и принялась рыться в хламе на антресолях. Пыльные папки обрушились на пол прихожей, распахнулись, рассыпались; желтые клочья газет, фотографии, конверты и квитанции разлетелись веером по линолеуму. Я взялся было их подбирать, но мать остановила меня: «Оставь!» и спрыгнула с табуретки с тонкой новенькой папкой в руках.

— Меня тебе слушать неинтересно — почитай, что пишут другие. Обедать будем через час.

Она вручила мне папку и скрылась на кухне. Улегшись на диване, я распустил тесемки папки: газетные вырезки, как я и думал; еще не успели пожелтеть, пылью не пахнут, но запах типографии уже улетучился.

«Неправда, будто бы наш город весь учился у В. В., но то, что все мы в некоторой степени его воспитанники, это правда», — так начинал неизвестный мне автор свой очерк «Нерасторжима связь времен» и далее ставил вопрос: кто воспитал воспитателя? кто привил ему прежде, чем он в некоторой степени привил ее нам, эту осанку, твердую походку, эту гордую посадку головы, этот прямой и открытый взгляд, эти манеры, вкусы и принципы, это удивительное правило всем, даже маленьким детям говорить «Вы»? Ответ очевиден: родители, утверждал автор очерка и тут же признавался с изумлением и стыдом: о родителях нам почти ничего не известно… Мелкие предприниматели — об этом мы, конечно, слышали; владельцы мелкой сыроварни — это, пожалуй, упоминалось вскользь; но где была та сыродельня и каков там был сыр — до самого последнего времени это никого не занимало. Никого, кроме Ионы. Любимый внук великого В. В. не случайно, как мы теперь понимаем, решил посвятить свою жизнь сырам. Он-то и обнаружил в городском архиве малоприметное упоминание о том, что сыры его предков, твердый Сыр «Деликат» и мягкий «Укропный», были удостоены призов Нижегородской ярмарки. Мы, нынешние, не в силах даже вообразить себе ее изобилие. Нам, нынешним, остается лишь гадать, чего стоил нижегородский приз и каково было сварить сыр, достойный такого приза.

«И вот Россия оживает!» — после задумчивого многоточия восклицал облегченно автор очерка, приветствуя указующим «и вот» Иону, замыслившего восстановить прадедову сыродельню… С чего-то нужно начинать, хотя бы и с маленькой сыродельни, понемногу вспоминая, казалось бы, навек забытый вкус настоящего русского сыра, возрождая вместе с сыром былое и, казалось бы, навсегда утраченное отношение к делу, а значит, и к самим себе, к своему городу, к своей стране, убеждал читателей автор очерка и заканчивал его риторическим неужто: «Так неужто мы всем миром не поможем внуку того, кто нас воспитал, как помогали мы когда-то самому воспитателю — возводя всем миром Музей природы края на заповедном острове Качай?»

Я подремал, прикрыв лицо раскрытой папкой; проснулся от выстрелов и треска сковороды на кухне и, позевав, вернулся к вырезкам, благо, было их немного, и все — куда короче очерка, уже прочитанного мною и вогнавшего меня в сон.

Сообщение об учреждении первого в городе экспериментального акционерного общества «Деликат», его устав и протокол о намерениях… Рассуждение о том, сколь похвальны намерения «Деликата» решить своими силами кое-какие городские проблемы даже прежде, чем начать делать сыр: перемостить набережную между мостами, перебелить потолки в областной больнице, перестелить полы в аудиториях Политехнического, перевести солидную сумму в городской собес, смиренную мзду на реставрацию собора на Горе — с обещанием не скупиться, переводить и впредь… В ожидании обеда я успел прочесть интервью руководителя пресс-службы «Деликата» Голошеина:

«Вопрос: Открывая сеть магазинов „Деликат“, вы, похоже, превращаетесь в обыкновенных розничных торговцев. Где же ваш сыр?

Ответ: Потерпите, будет вам сыр. Мы верим: сыр будет, но нас пока заботит, как бы вы не умерли от голода в ожидании нашего сыра… Да, в стране подул ветер перемен, но гуляет он, увы, по пустым прилавкам. В магазинах общества „Деликат“ вы очень скоро и впервые за многие годы найдете все необходимое в любом количестве и самом широком ассортименте. Мы убеждены: когда-нибудь на наших прилавках наряду с финской простоквашей, польской газировкой, немецкой колбасой и великолепными голландскими сырами появится и наш сыр.

Вопрос: Остается надеяться, что ваши убеждения разделяют и наши читатели.

Ответ: Остается добавить, что возведение сыродельни в ее первозданном виде и воссоздание сыра требует средств… А если я напомню вам о наших недешевых добровольных обязательствах перед городскими властями и малоимущими слоями, торговые точки „Деликат“ вообще перестанут вызывать вопросы.

Вопрос: Вопросов больше нет».

Уже вовсю тянуло с кухни борщом, уже везде попахивало пряным котлетным дымом, когда я, все еще скучая, пробегал глазами самые громкие и пригодные для газетной похвалы имена и названия акционеров «Деликата», их отзывы, призывы, пожелания и признания. Широк был их круг. Наш экскаваторный, наш радио-, наш молокозавод. Наш известняковый карьер, наш сланцевый разрез, наша детская областная больница. Хновский «Коллоид», пытавинский кожевенный завод. Далекий поволжский концерн «Бурлак», советско-аравийское СП «Самобранка», Новое географическое общество, химкомбинат «Анчар», ректор Политехнического профессор Белогривов, Герой Советского Союза Краснопевцев, труппа областного драматического театра имени Всеволода Вишневского в полном составе… Мать кричала мне: «К столу!», а я читал, глазам своим не веря, письмо, вырезанное ею, если судить по шрифту, из центральной московской газеты: