— Вот как? Приказано не вступать? Позвольте, вам хоть объяснили, кто я такой? Возможно, вы даже представления не имеете, кого охраняете. Меня ведь помещали…

— Почему же, вы — синьор Муссолини, — прервал его монолог Ринченци, ткнув отсыревший от влажности нос в ворот шинели. — Установить это вовсе не трудно. Кстати, я обращался к вам по фамилии.

— Фамилия это фамилия, — нисколько не смутился дуче своей оплошности. — Думаете, там, внизу, карабинеры и люди из ближайших селений тоже знают, что отель «Кампо Императоре» стал моей… — так и не решился употребить слово «тюрьмой» — моим пристанищем?

— Уж не знаю, сообщили ли об этом карабинерам, несущим охрану у нижней станции канатки, но что немцы никогда не догадаются, что искать вас следует на вершине горы Абруццо, — в этом я не сомневаюсь, — злорадно рассмеялся Ринченци.

«Да, злорадно, — с прискорбием отметил про себя Муссолини. — Не такой уж этот капитан простачок, как может показаться. Оно и понятно: маршал Бадольо и инспектор Полито немало потрудились, чтобы в батальоне не оказалось ни одного симпатизирующего мне карабинера».

— Думаете, немцы всерьез ищут меня? — осторожно поинтересовался Муссолини, решив поэксплуатировать словоохотливость капитана.

— Очевидно, ищут. Гитлеру трудно будет смириться с тем, что вас, извините, расстреляют.

— Что?! — воскликнул дуче. — Что вы сказали?

— А возможно, выдадут англичанам или американцам. Что ничуть не лучше.

«Выдать! Своего премьер-министра? Врагам!» — изумился дуче. Хотя изумляться было нечему. О таком исходе он и сам догадывался.

— Нет, капитан, нет и нет. Фюрер никогда не смирится с таким решением моей судьбы. Все, кто будет замешан в грязной авантюре маршала Бадольо, понесут заслуженное наказание. Все до единого. Но дело не в этом. Я хотел бы знать, сугубо между нами… Что вам известно об усилиях наших союзников? Я имею в виду немцев.

— Только то, что они пустили по вашему. следу целый отряд диверсантов и разведчиков. И никакая это не тайна. Я думал, вы знаете об этом, — подстраховывался Ринченци.

— Пока что остаюсь в полном неведении.

— Странно.

— Что это за отряд? Кто им командует?

— Понятия не имею. К тому же не ясно, зачем, с какой целью они идут по вашему следу. Ведь вряд ли им удастся похитить вас. Для этого нужно сначала сломить сопротивление целого батальона. А еще до того, как они ступят на вершину Абруццо, — роту прикрытия на нижней станции подвесной дороги. Так что, возможно, задание у них не похитить вас, а… сами понимаете…

— На что намекаете, капитан?

— Вы должны представлять себе ход событий без каких-либо намеков, синьор Муссолини, — вовсе не извиняющимся тоном объяснил карабинер. — Фюрер совершенно не заинтересован в том, чтобы вы оказались в руках его врагов. А, судя по всему, дело движется к этому. Гуляют слухи, что вас давно должны были выдать. Во всяком случае, англо-американцы требуют этого. И фюреру конечно же известно об их интересе к вам. Поэтому-то и решил: если уж невозможно обезопасить вас, то следует хотя бы обезопасить себя. От ваших откровений.

— Ложь! — побагровел, Муссолини. — Наглая ложь! Гитлер никогда не пойдет на это! Я понимаю: вас, простых солдат, обрабатывают, настраивают против меня и против фюрера. Король и Бадольо теперь из кожи вон будут лезть, чтобы очернить все, что сделано мной ради процветания Италии.

— Я просил бы вас, синьор Муссолини, не оскорблять его величества, — почти прорычал капитан, и рука его вновь легла на рукоять пистолета. — Я офицер корпуса карабинеров его величества и не позволю!..

Муссолини запнулся на полуслове и очумело уставился на капитана. «Будь ты проклят, идиот, вместе со своим “его величеством”!» — отчетливо читалось в воспаленном взгляде дуче. Как он жалел сейчас, что и его рука не может с такой же легкостью нащупать кобуру, а в ней — рукоять пистолета.

— Мое уважение к королю столь же глубоко, сколь и ваше, — совершенно неожиданно для себя проговорил Муссолини. И сразу же понял: это сработал инстинкт самосохранения. Спасение виделось в том, чтобы примириться с карабинером. — Да, сколь и ваше, капитан! — почти патетически воскликнул он. — И прошу иметь это в виду,

Муссолини вновь повернулся к Ринченци спиной и решительно ступил к обрыву.

— Я требую остановиться! — испуганно выкрикнул капитан. Только теперь, впервые, он поверил, что Муссолини действительно способен решиться на последний шаг.

— Да не собираюсь я отсюда бросаться, — насмешливо успокоил его дуче, — как вам могло прийти такое в голову?

— Но если бы такое взбрело в голову вам, синьор Муссолини, то уж, извините: пришлось бы послать пару пуль вдогонку.

«У тебя была последняя возможность уйти из этого мира, как подобает “вождю нации”, — добавил про себя капитан. — Но ты цепляешься за эту жизнь, как приговоренный к повешению — за петлю. Надеешься, что немцы сумеют вытащить из нее? Так вот, это им не удастся».

— Нам пора. В отель вас приказано вернуть живым или мертвым.

— Понимаю. Вам доставляет удовольствие чувствовать власть над самим… — Муссолини не досказал, с сожалением посмотрел на капитана, повернулся и в последний раз взглянул на открывшуюся ему вершину горы.

Туман уже почти развеялся и очертания ее стали еще более отчетливыми. Теперь вершина явственно напоминала надгробие, только уже полуразрушенное, с покосившимся обелиском. И очень кстати где-то вдалеке, между силуэтами гор, заискрился на расцветшем солнце шпиль храма.

— Наше время действительно истекло, синьор Муссолини, — чуть добрее объяснил Ринченци. — Мне и так влетит за то, что уступил вашим просьбам и вывел на прогулку. Смог сделать это лишь потому, что инспектор Полито спустился вниз. И что понимаю: время от времени вам необходимо подышать свежим воздухом.

«Наполеон лично водил солдат в Россию, — не слушал его Муссолини. Подчиняясь требованию капитана, он направился к отелю, однако мысли его витали не над вершиной Абруццо. — Бонапарт сам участвовал во многих боях. Командовал войсками. Отправлялся с ними то в Испанию, то в Польшу, то в Россию. Солдаты относились к нему, как к своему сослуживцу, обычному армейскому офицеру. Храброму офицеру — что для них немаловажно. Вот почему он смог покинуть Эльбу и пройти через всю Францию до стен Парижа, — швырял себе в лицо Муссолини, всматриваясь в островерхую крышу отеля, как в шпиль Пале-Рояля. — Он был убежден: войска верны ему и пойдут за ним. А еще — у Наполеона не было продажного маршала Бадольо, — проскрежетал зубами дуче. — Обласканного тобой, осыпанного титулами и почестями».

Пока официантка сервировала столы, Эрнст кивком головы отозвал Штубера к окну.

Он был еще слишком молод для «специалиста по Африке», лет двадцать пять — двадцать шесть, не больше. Крупное, тоже близкое к африканскому типу, смуглое лицо, на цвет которого хорошо накладывался африканский загар.