как он сам), стремление к убийству тормозится и подавляется, замещаясь чувством вины, если он все-таки решается нажать на курок. Как указывал Гроссман, большинство случаев посттравматического стрессового синдрома, испытанного людьми во время и после войны во Вьетнаме, было связано с чувством вины за убийство. Очевидно, что способность к эмпатии и чувство вины оказались у них полностью вытравлены[295].

Боевые действия организуют таким образом, чтобы свести к минимуму появление гуманных чувств по отношению к Врагу. Патриотические образы, беспрекословное подчинение командирам, верность боевым товарищам и награды за убийства – все это придумано, чтобы «отпустить грехи» за творимые во время войны ужасные дела. Обезличенность конкретного вражеского солдата тоже способствует уменьшению чувства ответственности за смерть другого человеческого существа.

Заявление английского солдата в шекспировской драме «Генрих V» иллюстрирует, как солдаты могут чувствовать себя оправданными при совершении убийств и других бесчеловечных действий: «Мы знаем только, что мы подданные короля, и этого для нас достаточно. Но если бы даже его дело было неправым, повиновение королю снимает с нас всякую вину»[296]. Перекладывание ответственности на лидера помогает снять внутренние запреты на убийство[297].

Целенаправленная пропаганда высмеивает «культуру» вражеских войск, акцентирует внимание на «преступных действиях» их лидеров и возлагает ответственность за все преступления на вражеских солдат. Стремление к отмщению легитимизируется в таких лозунгах или песнях, как «Помни Аламо», «Помни Мэн», «Помни Пёрл Харбор».

Понимание и признание того, что в предыдущих войнах многие солдаты часто не стреляли в эпизодах боестолкновений, побудило американскую армию инициировать во Вьетнаме официальную программу «декондиционирования». В дополнение к стандартным воплям сержантов, обучающих новобранцев, – «убей, убей, убей!» – она предусматривала многочисленные повторные отработки атак на овеществленный образ Врага. Для этого в качестве мишеней для стрельбы использовались реалистичные человеческие фигуры. Комбинация пространственного, морального и идеологического дистанцирования, активизации чувств преданности своей боевой единице, командиру, роте ослабляла представление о человечном в образах вражеских солдат и позволяла проецировать на них все плохое, одним словом – дьявола.

Психологический механизм, используемый во время боевых действий для освобождения человека от ограничений, диктуемых моральным кодексом, очень похож на тот, что наблюдается в случаях индивидуальных преступлений, межгруппового насилия, терроризма и геноцида. Образ Врагов как «недочеловеков» или «нечеловеков», убежденность в том, что они заслуживают быть наказанными, перенос ответственности за совершаемые убийства на лидеров или на всю свою группу, извращение понятий о том, что есть нравственность, а также вера в то, что, убивая, ты делаешь благородное дело, – все это вносит свой вклад в этот механизм. Вполне возможно, что, если человек поставит под сомнение обоснованность любого из этих образов или убеждений, у него будет меньшая готовность убивать других людей. Под влиянием как с самого верха, насаждающего международное право, – например, со стороны Организации Объединенных Наций, так и снизу, которое заключается в укреплении морального кодекса, запрещающего убийства и ставящего под сомнение обоснованность представлений о враге, политики могут дать ответ на вопрос, начавший эту главу: война не является неизбежной.

Часть III

От тьмы к свету

Глава 12

Светлая сторона человеческой природы

Привязанность, альтруизм и сотрудничество

Публикации в средствах массовой информации часто ориентированы на темные стороны человеческой натуры (репортажи об убийствах, грабежах, изнасилованиях, беспорядках, геноциде). Они не дают должную оценку более светлых черт, тоже присущих человеческому поведению[298]. Данные статистических обзоров, отдельных отчетов, наблюдений за детьми, экспериментальных исследований и аудиторных практических занятий показывают, что люди в целом обладают врожденной способностью к альтруистическому поведению, которое может уравновешивать или даже перевешивать склонности к враждебным проявлениям. Более того, мы все наделены важнейшей способностью к рациональному мышлению, опираясь на которое можно пытаться скорректировать наши предубеждения и искаженные восприятия.

Проникая в то, что творится в голове у агрессора, удается лучше понять его образ мышления, шаблоны поведения и выработать основные принципы их возможных изменений. Гнев и враждебность цветут пышным цветом на почве жестких, эгоцентрических убеждений и предвзятых мнений, но в принципе реально изменить образы и убеждения, стоящие за этими чувствами, а следовательно, и ослабить склонность к насилию. Аналогичным образом ценности и идеологии, разделяющие людей, делающие их недоверчивыми и натравливающие их друг на друга, можно попытаться модифицировать в сторону смягчения категоричности.

Потенциал для изменений

Преследования, пытки и убийства, которые осуществляли эскадроны смерти в Аргентине в период между 1975 и 1982 годами, иллюстрируют крайне дихотомические убеждения и искаженный моральный кодекс, господствующие в авторитарном государстве. Как описывал Эрвин Штауб, резкое разделение общества на правых и левых в этой стране привело к тому, что каждая сторона видела в своих противниках персонифицированное зло[299]. В начале 1970-х годов леваки развязали кампанию террора, убивая высокопоставленных чиновников, подрывая радиостанции и военные объекты. Но начиная с 1975 года армия отвечала на это репрессиями, пытками и убийствами. Категорический режим мышления наблюдался у обеих сторон: «мы» являемся представителями добра, «они» – тотального зла.

Военные лидеры правых руководствовались как положениями собственной идеологии, так и соображениями необходимости защитить свой привилегированный статус, который к тому времени воспринимался как «неотъемлемое и неотчуждаемое право». Они демонизировали партизан-боевиков, которых рассматривали в качестве «врага нового типа, ведущего войну нового типа». Их идеология подменила моральный кодекс, став по сути новым таким кодексом и утвердив превосходство государства и религии над личностью. Все мыслимые меры по сохранению традиционной нравственности, выраженной словами «Бог, страна и дом», считались оправданными.

Непосредственные исполнители низшего уровня – те, кто похищал, пытал и убивал, были освобождены от каких-либо обвинений в соответствии с моральным кодексом нового порядка. Вся ответственность лежала на их командире[300]. Хотя первоначально мотивация этих людей основывалась на идеологии и необходимости подчиняться приказам, затем они стали рассматривать себя как имеющих право быть абсолютными господами по отношению к своим жертвам и распоряжаться их жизнями по собственному усмотрению. Поэтому они уже по личной инициативе, то есть не особо рефлексируя, продолжали делать эту ужасную работу. Идеология выдала им лицензию на зверства, право предаваться бесчеловечным поступкам.

Наступивший в конечном счете крах аргентинской военной диктатуры и ее безжалостной политики демонстрирует влияние сил добра, действовавших как внутри страны, так и вовне. В данном случае господство террора было заменено господством демократии, предусматривавшим отказ от насильственных методов разрешения конфликтов и проблем. Появление и усиление оппозиции деструктивной военной диктатуре было вызвано демонстрациями матерей тех, кого казнила хунта («Матери на Пласа-де-Майо»). Пользуясь принятым в аргентинском обществе высоким уважением к матерям, эти храбрые женщины каждую неделю выходили на Пласа-де-Майо и таким образом обращали внимание народа Аргентины и жителей других стран на жестокость аргентинского режима. Давление, которое оказывал на хунту американский президент Джимми Картер, тоже помогло смягчить репрессии военной