С кухни было слышно: Клавдия в комнате громыхнула диваном. Затем заскрипели дверцы шкафа. Она там ловко управлялась: раз – приготовлен для сна диван, два – откуда-то появляется подушка, простыни, припрятанные до его приезда. Но и постель, разбросанная на диване, нисколько не меняла парадного убранства уголка квартиры, где не живут, а лишь изредка ночуют.

Роняя голову, боясь заснуть, Скачков поднялся мешковато с кресла: большой, нескладный в этой маленькой опрятной кухне. Фуфайку распирало на груди. В дверях он крепко зацепился за косяк плечом и сонно покачнулся.

– Тебе надо выспаться, – сказала Клавдия, разминувшись с ним в коридоре. – Я лягу с Соней и с Маришкой.

Не оборачиваясь, Скачков мрачно отсалютовал рукой:

– Привет! – и плечом вперед почти упал в дверь. Он засыпал на ходу. Заворачиваясь в простыни и одеяло, он успел подумать, что Клавдия опять брезгливо вынесла его потрепанную сумку с формой в коридор. Она сердилась постоянно, когда находила ее возле дивана, и выбрасывала, как вещь вульгарную, которой не место в чистых и ухоженных комнатах.

Назойливая муха, как ни старался отогнать ее Скачков, никак не отставала: побегав по трепетавшим векам, она коснулась уха, щеки и стала щекотать в носу. Скачков, оберегая сон, со слабым стоном пере-кинул на подушке голову. Но от проклятой мухи не было спасенья – теперь она упрямо норовила забраться в самый нос. Скачков чихнул, махнул рукой, и сон пропал.

В комнате было светло и солнечно, он медленно повел глазами. Кажется, в квартире уже не спали – доносились звуки из кухни.

Внезапно в глазах Скачкова мелькнул живой лукавый огонек, он сунул руку вниз с дивана и сразу же наткнулся на затаившееся тепленькое тельце в мягкой байковой пижаме. Радостный визг запрыгавшего, пойманного за рукав ребенка прогнал последнюю сонливость.

– Ах ты, маленькая хулигашка! Ах ты, маленькая девчушка! – расстроганно приговаривал Скачков, втаскивая и укладывая Маришку к себе под одеяло.

– Пап, ты догадался, да? Или ты подумал, что это муха? – допытывалась Маришка, прижимаясь, затихая рядом с ним. Ее восторженная рожица, взлохмаченные волосенки торчали из-под одеяла.

– Му-уха! Конечно, муха. Муха-цокотуха!

– Пап! – позвала шепотом Маришка. – Давай лежать тихонечко-тихонечко. Чтобы никто-никто не услыхал. Давай?

Скачков почувствовал, как колотится сердчишко присмиревшего возле него ребенка.

Осторожно повернувшись на бок, Скачков большим корявым пальцем стал гладить, приводить в порядок тоненькие бровки на задорной затаившейся мордашке.

– Я некрасивая еще? – тотчас же поняла его по-своему Маришка, проворно выпростала из-под одеяла руки, пригладила, прибила волосенки и вновь закуталась и замерла под одеялом. – Я еще не умывалась. Я еще как будто сплю. Хорошо?

– Валяй, валяй, – приглушенно басил он, стараясь тоже, чтобы разговор их не был услышан.

– Ты вчера приехал, вчера? Я уже спала?.. А мы пойдем сегодня к обезьянкам? Я им печенье припасла.

– Обязательно!

В прошлый раз, перед отъездом в Минск и на Кавказ, они отправились в зоопарк, но ненадолго, – у Скачкова выдалось каких-то полтора часа. К обезьянам добраться не успели, а смотрели бегемота, бросили ему в корыто булку, но бегемот, ленивая гора тоскующего мяса, той булки не заметил или заметить не захотел, и Маришка огорчилась. Тогда они условились все же сходить к обезьянам. Те попроворней, с ними интересней…

Стремительно вошла Клавдия, хозяйственная, в фартуке. Взглянула, увидела их вместе – рассердилась:

– Это еще что за номер? А ну-ка марш к себе. Марш! Быстро!

Скачков, почувствовав как напряглась всем телом под его рукой Маришка, миролюбиво попросил:

– Оставь ее в покое.

– Ты что, в своем уме? – накинулась Клавдия, с утра была не в духе. – Ребенок нездоров, а они тут… Марина, я кому сказала?

Скачков потрогал лобик, – кажется, горячий.

– Дай нам градусник, мы сейчас проверим.

– Я принесу! – с готовностью подпрыгнула Маришка, желая услужить, но лишь бы не было скандала.

– Я тебе принесу! – прикрикнула Клавдия, доставая из кармана фартука кругленький футлярчик. – Я тебе такое принесу!..

Встряхнула градусник, поставили, затихли. Клавдия что-то выговаривала Софье Казимировне на кухне.

«Пускай на нее изольет, – подумал Скачков. – Нам меньше достанется».

Притихшая Маришка прислушивалась к сердитому голосу матери и тревожными глазенками поглядывала на Скачкова. Шепотом он сказал:

– Вот видишь!

А что «Вот видишь!» он и сам не знал. Во всяком случае ему тоже не хотелось, чтобы день, начавшийся так приятно, оказался испорченным.

– Ты лежи, я сейчас, – сказал он и сел, спустил с дивана толстые, в узлах закаменевших мышц ножищи. Натянул тренировочные брюки со штрипками и босиком, разлаписто шагая, вышел в коридор. Из кухни показалась Софья Казимировна, увидела его с могучей грудью и возмущенно своротила нос. Сконфузившись, он отскочил назад, загородился дверью, затем вернулся, чтобы надеть фуфайку.

– Пап, пап!.. – позвала, не пустив его, Маришка. – Вынимай скорее градусник! Уже тридцать семь. Сейчас мама придет смотреть. Если будет тридцать восемь, она нас никуда не пустит.

И столько хитрости, столько боязни потерять хороший день было в ее глазенках, что Скачков развеселился.

– Ах ты, маленький малыш! Нет, брат, давай все же посмотрим до конца.

– Да-а… – обиделась Маришка. – А вот будет тридцать восемь, тогда увидишь!

– Ну, брат… а что поделаешь? Нам вообще-то надо бы с тобой собаку завести. Ты хочешь собаку? Ma-аленькую такую псинку? Играть с ней будем, гулять.

– Собаку? Собаку это хорошо, – серьезно, рассудительно ответила Маришка, придерживая градусник под мышкой. – А может быть, еще не будет тридцать восемь?

Скачков проворно головой нырнул в фуфайку и вышел. Застоявшиеся, тяжелые спросонья мышцы требовали привычной силовой нагрузки и он, пока шел, поводил плечами, напрягал спину, ноги, грудь. «Прекрасно… Отлично выспался!»

Беспокоила нога – она всегда болит, если полежишь и встанешь, но вот расходишься и – вроде ничего. Однако на ногу он уже привык не обращать внимания. «Плевать. На стол к Матвеичу – и порядок».

Когда он вернулся из ванной, Клавдия стояла у постели и озабоченно разглядывала градусник.

– Ну вот, тридцать семь и девять. Почти тридцать восемь. Все, пошли в постель! Геннадий, отнеси ее в кровать.

Маришка заморгала, готовая заплакать. Скачков вздохнул, пожал плечами: дескать, ничего не попишешь.

– Это как же ты умудрилась, маленькая? – спросил он, забирая на руки ребенка. Маришка грустно обхватила его ручонками за шею.