Аны колотилось так яростно, что отдавалось в висках, но это был не страх. Она разучилась бояться.

Кеннет подтолкнул ее, и она пошла вперед легкой поступью. Звери кивали ей, обращая улыбки в оскал, поднимали бокалы в знак приветствия. На бордовом диване, будто поглотившем свет и тепло, тигр жестом предложил ей присесть рядом. Она не удостоила его и взглядом, лишь повела плечом. Ее внимание приковала полукруглая сцена, алтарь для ужасных развлечений, что ждал представления. Сцена была меньше и интимнее той, где раненым экспонатом выставляли Ану.

Но ни стены, ни маски, ни сцена не покрыли сердце липким потом, как люди, лишенные глаз, служившие безмолвными подставками для ног, столами для яств. Стоило Ане повернуть голову, и она уже смотрела в пустые глазницы, понимая, что один кошмар сменился другим. Он стоял, держа в каждой руке по канделябру, выполняя бессмысленный приказ там, где все горело ярким Светом. Кровь отлила от лица Аны, и далеким эхом зазвенело чувство неотмоленной вины.

– Не находите ли вы, прелестная леди, в этом увечье странное очарование? – прозвучал рядом игривый голос.

Мужчина в маске волка подошел к ней, протянул бокал с рубиновым вином и хищно улыбнулся.

– Это бесчеловечно. – Она приняла бокал, не намереваясь сделать и глотка.

– А разве не в этом заключается подлинная суть бытия? – Он провел пальцем от ее запястья к плечу, оставляя за собой огненный след. – В том, чтобы ступить за грань дозволенного?

– Не трогайте меня! – Ана оттолкнула его руку.

– Разве мои прикосновения не побуждают вас на нечто запретное? Боль и наслаждение – две стороны одной медали. – Волк поднял бокал, а она впилась взглядом в его лицо, решая, достаточно ли этих слов, чтобы его уничтожить.

Но насколько она отличалась от него? Его помыслы темны и дурны, ее – тоже. Она пришла, чтобы нести ужас. На ее руках больше крови, чем у любого здесь. Но это же кровь злодеев, так ведь?

Кеннет держался рядом, не отступая ни на шаг, и молчаливо позволял ей исследовать подземелье порока. На сцену под чарующую музыку вышла девушка. Ее легкая поступь обратилась в танец: откровенный, завораживающий. Танец на краю пропасти.

С дрожью в руке Ана передала бокал графу и тихо спросила:

– Скажите, среди тех, кто пал от моей Тьмы, были невинные?

Кеннет молчал.

– Неужели?.. – Жар пронесся по ее телу. – Не отвечайте. Я не хочу слышать.

Плечи поникли, глаза заплыли слезами, она все поняла. Граф тогда убеждал ее, что те несчастные заслужили свою участь! Но нет, в тот день Тьма не вершила суд, а карала без разбора.

* * *

Юлиан Циллер вошел в зал последним. Тяжелые двери, словно челюсти чудовища, захлопнулись. Ана и Кеннет, застывшие в ожидании, расположились на диване. Разговоры и смех постепенно стихли, а свет сосредоточился на сцене, погружая зрителей в полутьму.

Но Ана пребывала в собственном сумраке. Она пришла сюда, чтобы заштопать зияющие дыры в памяти, но то, что скрывалось в них… Реальность оказалась куда ужаснее самых гнетущих догадок, а еще страшнее стало осознание правды о себе.

Аукцион начался.

На сцену выводили юных дев, невинных детей, заморских животных. Ана смотрела невидящими глазами, слушала азартные ставки неслышащими ушами. Сначала торги, потом представление, частью которого она уже была – ее тело, изувеченное годами строгих наказаний, не интересно для покупки. Какой путь тогда ее ждал после истязаний? Возможно, ей бы выкололи глаза, отрезали язык и поставили на колени вместо стола.

Горько. Тьма клубилась внутри, сдерживаемая хрупким барьером, готовая вырваться наружу. Но зал был пронизан Светом: и пол, и стены, и даже позолоченные лики львов на них, а святые смешались с толпой гостей. Капля силы – и все узнают об этом.

Сердце Аны подскочило к горлу, когда она услышала свое имя. С дружелюбной улыбкой герцог протянул ей руку со сцены. Началось, ее выход, снова пришло время ее представления. Только что она предвкушала этот миг, торжествуя и злорадствуя. Но теперь она сомневалась. Отвращение к тем, кто причинил ей столько боли, сменилось отвращением к себе. Она хотела отдать все свои страдания врагам, но думать могла только о невиновных, унесенных ее опасной силой. Кто здесь чудовище: те, что желают причинять боль, или та, что не желает, но причиняет очень и очень много?

Циллеру что-то шепнули на ухо и с извиняющимся видом он объявил, что время Аны наступит немного позже. Его рот напрягся, а спина невольно выпрямилась. Ана выдохнула с облегчением: у нее еще есть время. Бархатные шторы маленькой сцены распахнулись, зал ошеломленно ахнул.

В деревянном кресле на колесах, безвольно свесив голову, сидел первосвященник. Серый, изможденный, он стал тенью самого себя. Яркий свет резал ему глаза, но он даже не мог поднять руку, чтобы заслониться. А рядом с ним высокомерно стояла Николь в белоснежном одеянии.

Ана ждала встречи с первосвященником, готовилась к ней: собирала по капле решимость, склеивала осколки гордости. Но он опять застал ее, когда она столь уязвима, когда запуталась в лабиринтах тревоги и вины. Ледяной ужас зловещими руками старика полз по ее телу, сковывая волю и разум. Даже сгорбленный и обмякший, он пугал ее, владел ею. Кеннет крепко взял ее ладони в свои, пытаясь согреть и успокоить.

Темно-зеленое платье.

Потеря.

Потеря.

Потеря.

Она разучилась бояться смерти. Она разучилась бояться боли. Она тряслась от страха.

Кеннет обхватил Ану, прижимая к себе. Его крепкие руки, словно кокон, окутали ее тело, а ласковый голос шептал слова утешения:

– Все хорошо.

Не дергайся.

Моя милая.

Ана оттолкнула графа резким движением, делая вдох. Все это время она не дышала, задыхаясь от кошмара, что терзал ее душу.

Свободна. Она свободна.

Ана пыталась смотреть только на Николь и вслушиваться в ее речь. Женщина повернулась к первосвященнику. Она подняла кинжал с резной рукояткой, вогнала потемневшее от времени лезвие ему в живот до упора и так же резко вытащила.

Ана широко распахнула глаза, очнувшись. Из солнечного сплетения первосвященника хлынула кровь, омывая его серое, изможденное тело. Николь же, не колеблясь, поднесла кинжал к своему животу и вонзила его в то же место. Не глубоко, но достаточно, чтобы на белоснежном одеянии расцвело бордовое пятно. Она опустила оружие и, затаив дыхание, ждала смерти отца. Ана ждала вместе с ней.

В зале царила напряженная тишина. Все замерли, не в силах оторвать взор от зрелища. Наконец тело первосвященника обмякло, окончательно потеряв связь с миром.

И тут из раны в его солнечном сплетении хлынул поток Света. Сияющий, пульсирующий,