– Подождите, Заречный-сан! – Я притворился, что ему удалось сбить меня с толку. – Мы начали про женскую неудовлетворенность, а вы мне сначала про гастрономию с кулинарией, а теперь вдруг про театр и лицедеев!…

– Постель, Минамото-сан, – тот же театр, и ничто больше! – Разошедшийся в своем обличительном японофобском раже Заречный еще вальяжней, чем прежде, раскинулся на узком стуле. – Даже если вам, японцам, как и нам, русским, от бабы нужно только одно – понятно что, по законам того же театрального действа вы обязаны сымитировать, сыграть приступ неистовой любви к ней, к «объекту» вашему с раздвинутыми ногами, а не отваливаться от вашей пассии, томной и разомлевшей, сразу же после того, как вы кончаете это свое сладенькое «одно дело».

– А мы, значит, сразу же отваливаемся? – поинтересовался я на всякий случай.

– Насколько я знаю, да, причем во множественном числе! – язвительно заметил Заречный. – У вас же, в Японии, хороших актеров нет и быть не может! Это гены! Вы абстрагироваться от материальной действительности не можете по определению. Для вас же сыграть роль исключительно для того, чтобы телесно близкому человеку угодить, равносильно самоубийству. Перед чужими и физически далекими от вас людьми вы будете лицемерно на коленках по татами ползать и лбом из того же татами многовековую пыль выбивать – ради контракта, скажем, на строительство чего-нибудь глобального, например нефтепровода какого-нибудь. А на женщину, которая вам детей рожает и трусы ваши стирает, вы после соития смотрите с презрением, а то и ненавистью. Она, дескать, вас в неподобающем, распаленном виде поверх себя наблюдала, и вам теперь за это ваше якобы недостойное поведение перед самим собой стыдно. И чтобы стыд этот заглушить, вы бабу свою презрением и обливаете. А ей, бедной, и податься из-под вас некуда, потому как у нее, в большинстве случаев, ни образования, ни профессии.

– Страшные вещи рассказываете, Олег Валерьевич! – Я изо всех сил старался сохранить хоть какие-нибудь остатки хладнокровия. – Глаза на нас открываете, да так, что солнце вашей русской правды нам эти глаза ножом режет!

– Да будет вам, Минамото-сан! Вы ведь женаты, что тут для вас нового! – усмехнулся Заречный. – Тот же Китадзима-сан, который, как теперь оказывается, уже покойник, именно таким образом и поступал с Наташей, несмотря ни на какие там аспирантуры и достоевщину!

– А вот тут, Заречный-сан, я позволю себе с вами поспорить. – Я обрадовался внезапному расширению поля битвы и поспешил воспользоваться предоставившимся шансом. – Достоевщину придумали вы, русские, и теперь носитесь с этим жупелом по всем океанам и континентам. Однако если к этой вашей достоевщине повнимательнее приглядеться, выйдет все та же банальная постель – и ничего более… Та же приправленная длиннющими – абсолютно пустыми и тоскливыми – диалогами многострадальная койка, ради которой, собственно, и созданы вашим распрекрасным Федором Михайловичем все эти сонечки мармеладовы, Настасьи филипповны и грушеньки-яблоньки…

– Да я и не спорю! – неожиданно легко согласился со мной Заречный. – Это отец ваш или наши старики-литературоведы будут вам перечить и о бесплотной духовности кричать, а я не буду. Для меня эта наша достоевщина – один сплошной разврат, квинтэссенция похоти и садизма! Тут у нас с вами полное взаимопонимание.

– Значит, Наташа вам на своего мужа жаловалась? – Я попытался вернуть распалившегося умного красавца в старое русло.

– Естественно! Вы что думаете, ей конкретно я нужен был? – иронически заметил он. – Если бы так, то тогда, может, мы бы с ней о долгосрочных планах задумались. Но я же понимаю прекрасно, что нужен ей только в качестве антипода глухонемого, слюнявого мужа…

– Слюнявого? – Меня поразило это знакомое с недавних пор определение.

– Ну не слюнявого, а… – Олег Валерьевич замялся, подыскивая нужное слово, – размазни, в общем…

– Хорошо, Заречный-сан, значит, если я правильно понял, убийство Хидео Китадзимы вас ничуть не расстроило?

– В общечеловеческом плане – нет. Почему оно должно меня расстроить? – хладнокровно спросил Заречный. – Я к нему никаких эмоций не питал, и он ко мне – тоже.

– А в каком плане «да»?

– В личном. – Олег Валерьевич вдруг погрустнел.

– Боитесь, что вдова теперь будет вас атаковать?

– Не то чтобы боюсь… Чего мне бояться! – Заречный дернул сильными плечами. – Я уеду в воскресенье отсюда… Просто опасаюсь, как бы действительно Наташа, раз такое стряслось, не начала бы сейчас делать глупости…

– Какие, например? – Я пристально посмотрел Заречному в его умные, холодные глаза.

– Минамото-сан, когда немолодая, скованная по рукам и ногам нелюбимым мужем и ненавистной работой женщина вдруг получает в подарок от наконец-то улыбнувшейся ей судьбы долгожданную свободу, она способна на большие глупости, на очень большие, поверьте, я знаю!

– Дом, например, может вдруг продать, да? – подсказал я ему один конкретный пример проявления таких глупостей. – Хороший дом, в хорошем районе хорошего города…

– Дом продать? Ну нет, это уже будет слишком! – не согласился со мной Олег Валерьевич. – Зачем ей продавать прекрасный дом?

– А откуда вы знаете, что он именно «прекрасный»? Вы что, Олег Валерьевич, там были?

– Когда-то доводилось… – Заречный по-отрочески покраснел. – Дом неплохой у них… Мне такие нравятся…

– А в этот раз вы там были?

– Когда?! Что вы! – отмахнулся он.

– Олег Валерьевич, а в каком магазине вы батарейки покупали? – Я сделал свой коронный заход с противоположной стороны.

– Какие батарейки? – Он недоуменно посмотрел на меня.

– Для часов, – напомнил я ему. – Для ваших японских часов. Фирмы «Сейко», которые у вас в Москве на стенке висят. Вы же сами мне сказали, что по дороге из университета в ресторан заезжали в хозяйственный магазин…

– Ах батарейки!… Магазин?… «Хомак», кажется… Это на выезде из района Сироиси…

– То есть не совсем по дороге из университета к вокзалу, а чуть севернее, да?

– Может быть, – кивнул он.- Я на такси ехал, да и Саппоро я плохо знаю… Но в принципе таксист не особо плутал. Мне показалось, что до вокзала было не так уж и далеко…

Я отпустил Заречного через двадцать минут, получив от него пустые с точки зрения следствия ответы на вопросы о Селиванове. Как и в случае с Китадзимой, об убиенном соотечественнике он не горевал, знал его опять же шапочно, никаких ни прямых, ни косвенных причин убивать бедного специалиста по Владимиру Сорокину с его салом и льдом у него не было. Внизу его уже