предложил подвезти тебя домой, а мы развили какую-то драму, которая не заслуживает…

Ланг осёкся, стоило ей поднять на него насмешливый взгляд. И бог знает, что именно было в глазах Энтони, – тёмное и такое тревожное – но Рене лишь холодно улыбнулась.

– А кто сказал, что я еду домой? – тихо спросила она. – К счастью, мой мир не вертится исключительно вокруг больницы или, господи упаси, лично вас. Хорошего вечера, доктор Ланг.

С этими словами Рене развернулась и направилась к остановке, прекрасно зная, что ни сейчас, ни часом позже, ни вечером или даже ночью Энтони не вернется домой. Он останется в своём кабинете, будет корчиться на крошечном диване и сходить с ума от мигрени, но даже не снизойдет до простых извинений. Ведь Ланг почему-то считал, что для него гораздо важнее дурная на мысли голова, чем душевный покой, и не хотел даже попытаться понять, как это связано.

– Идиот! – прошептала Рене, а затем вдруг по-детски шмыгнула носом. И идиотка. Господи, два дурака…

Центр Реабилитации для бывших заключённых представлял собой двухэтажное здание. Его кирпичная коробка находилась у самой реки, отчего ветра то и дело приносили в окно маленького кабинета вместе с ароматами сырости лёгкий оттенок гниющих болот. Здесь можно было найти временный ночлег, сменную одежду, что-то перекусить или получить помощь не только в виде бесплатной таблетки средненького обезболивающего. В будни посетителей обычно было немного, но сегодня здесь царила какофония звуков.

Стоило Рене войти, как на неё обрушились чьи-то крики и ругань, а следом раздался звон разбитого стекла. Бросившись вперёд, она успела заметить крадущегося вдоль стены Чуб-Чоба, в руках которого виднелся здоровый кирпич.

– Хэй! – шепотом одёрнула его Рене и сердито нахмурила брови, взглянув на оружие предков. – Это ещё что за новости?

– Клопа давят, – проскрипел невозмутимый гурон, а затем скосил свой тёмный глаз в сторону особо плотного скопления людей.

– Это не значит, что надо вести себя так же, – наставительно откликнулась Рене, но лишь фыркнула, когда заметила искреннее недоумение на лице большого индейца. Действительно, кому она говорит? Ребята выживали исключительно по законам каменных джунглей. Получил в голову камень? Отлично! Отправим в ответ два. Обидели своего? Держись, Монреаль, будет жарко! И всё же Рене осторожно забрала из лапищи Чуб-Чоба кирпич и спросила: – Что произошло?

– Точно не знаю. – Он поскрёб пальцами своё безволосое лицо. – Вроде Клоп опять обчистил лавку на углу. И приехали копы… А он сиганул сюда. Вот.

Чем-чем, а красноречием Чуб-Чоб не отличался. По сравнению со своими собратьями, которые могли, равно как многозначительно молчать, так и вести пространные беседы о смысле падающего за окном листка, он был краток и весьма прямолинеен. Так что Рене получила быструю и исчерпывающую историю. А потому, когда ворвалась в свой оккупированный кабинет, была готова ко всему.

Маленький светловолосый Клоп был сыном улицы. Для зажиточной и добропорядочной Канады, точно волдырь в самом неудобном месте, который портил не только внешний вид, но и мешал жить. Парнишка играл в переходах метро, летом – на площади Пляс-Руаль, подворовывал на городском рынке и, в общем-то, был безобиден. Он мог с ходу подобрать любую мелодию и обожал цукаты, которыми его то и дело подкармливала Рене. Клоп зачастую влипал в самые нелепые истории, а больше всего на свете ценил свой инструмент. Он утверждал, что гитара досталась ему от отца. Рене же знала – он её… спер. Украл у такого же бродяги и теперь вкладывал в свою «прелесть» каждый заработанный цент. Покупал новые струны, ремонтировал деку, ставил колки и… На этом месте Рене обычно сдавалась, а потом расстроенно качала головой, пока искала штаны или тёплую полудетскую куртку среди вещей, принесённых неравнодушными жителями. Клоп был худ, анемичен и невероятно талантлив.

Так что, только увидев парнишку, который скалился из угла и прятал за спину от наступавших полицейских видавшую виды гитару, Рене сложила на груди руки и, перекрывая шум собравшейся толпы, спросила по-французски:

–Могу я узнать, что здесь происходит?

Она медленно оглядела кабинет и вздохнула. Рене слишком устала, чтобы разбираться, но, похоже, кроме неё попросту некому.

–Господа, это медицинский кабинет, а не поле для лакросса. Пожалуйста, покиньте помещение и оставьте меня с пациентом, как того требует закон.

–Он арестован, мисс,– гаркнул один из полицейских. –За грабёж.

–Вот же придурок,– прошипел невесть как очутившийся за её спиной старик Джон. –Говорили ведь… Йэх…

Рене бросила взгляд на ободранные в кровь руки Клопа и покачала головой. А тот смотрел на неё с такой надеждой, словно она не меньше, чем премьер-министр страны, и прямо сейчас придумает новый закон. Но чудес не бывает. Не говоря больше ни слова, Рене протиснулась сквозь толпу и подошла к мальчишке. Схватив с ближайшего стола простейший перевязочный материал, она кинула на пол сумку и прямо в верхней одежде уселась перед Клопом.

– Зачем? – задала Рене простой вопрос, из принципа переходя на английский который любая канадская полиция старательно игнорировала. А иногда могла за него даже оштрафовать.

– Зачем прибежал сюда? – насупился парень, но послушно протянул руку, повиновавшись требовательному взгляду.

– Нет. Зачем грабил. – Она тщательно вымывала из мелких порезов осколки и какие-то щепки. – Тебе нечего было есть?

– Нет, – огрызнулся Клоп, а когда на раны попал антисептик, оскалился, словно детёныш канадской росомахи. Ох, малыш. – Мне нужны были струны…

– Ты издеваешься! – зашипела ошеломлённая Рене, и Клоп даже отшатнулся от неожиданности, обиженно заморгав. – Ради куска нейлона решил опять поиграться с законом? Мик, тебе сколько лет?

Он нахмурился, услышав свое настоящее имя, но Рене не обратила внимания.

– А что мне было делать? Нет струн – нет денег, а нет денег – нет струн. И дека расшаталась…

– Но не воровством же, – она в отчаянии вздохнула. С такой примитивной логикой спорить было почти невозможно. – Думаешь, ребята не помогли бы?

–Вы там долго ещё?– прервал их нетерпеливый полицейский.

–Сколько потребуется,– процедила Рене с женевским акцентом и снова вернулась к бинтам. – Насколько тебя теперь посадят?

– Месяца два или три, а потом исправительные работы. Точнее прокурор уже скажет, – вздохнул Клоп и машинально погладил потрёпанную гитару. – Вы присмотрите за ней?

– За кем? – недоумённо спросила Рене. Но вместо ответа мальчишка протянул ей инструмент.

– Эти, – кивок в сторону старика Джона и сердитого Чуб-Чоба, – даже за своими штанами уследить не могут. А уж о ней и подавно забудут.

Рене растерянно отстранилась.

– Пожалуйста? – Это была та самая полупросьба-полувопрос, отказать в которой она не могла. А потому оставалось только вздохнуть.

– Хорошо, – тихо проговорила Рене. И от увиденного