Быстрый взгляд по сторонам сразу обнаружил на этой террасе с мраморными дорожками, купами причудливо подстриженных деревьев и беседками, оплетенными плющом, несколько ворот, через которые мог улизнуть мальчик, пожелавший спрятаться.

— Ну что ж, — нарочито спокойно сказала Мара, — вряд ли он рискует быть убитым во дворце, в окружении двух тысяч Имперских Белых.

Ей не было необходимости добавлять, что он наверняка рискует увязнуть по шею во множестве других неприятностей. К тому же перед лицом императора, собственной персоной встречающего Мару на крыльце, она не могла послать солдат на поиски сына, прежде чем будут выполнены необходимые формальности.

Она разгладила свой шарф, вздернула подбородок и шагнула вперед, готовая исполнить церемониальный поклон — дань почтения Свету Небес.

Ичиндар сам протянул ей руку, помогая подняться из неловкой позы. Мара улыбнулась и всмотрелась в его лицо, на котором виднелись ранние морщины — отпечаток нелегких забот. Хотя он и был сейчас в расцвете лет, Ичиндара утомляла тяжесть мантии, равно как и бремя ответственности. С тех пор, как они виделись в последний раз, плечи у него ссутулились и глаза на осунувшемся лице, казалось, стали больше, потому что похудело лицо. Воином он никогда не был и полагался на то, что покрой и роскошь одеяний придадут его фигуре величие, подобающее сану. Сегодня он утопал в алмазном сверкании мантии, расшитой узорами из драгоценного серебра. Прямые пряди волос свисали из-под массивного головного убора с золотым плюмажем; оплечье, кайма рукавов и широкий пояс тоже сияли золотом.

В его глазах светились тепло и симпатия, когда он в свою очередь окинул Мару взглядом и ответил на ее поклон надлежащим приветствием.

Затем, покончив с формальностями, он отпустил ее запястье и снял громоздкий головной убор. Один из слуг немедленно подбежал, поклонился до земли и молча принял эту тяжелую тиару. Ичиндар, девяносто первый император Цурануани, пригладил свои каштановые волосы и улыбнулся:

— Я без тебя скучал, госпожа. Мы долго были лишены твоего общества.

Его голос звучал вполне искренне, хотя ни для кого не было секретом, что в обществе мужчин он чувствует себя спокойнее. Необходимость обзавестись наследником вынуждала его проводить ночи с бесконечной вереницей жен и наложниц, которых выбирали принимая во внимание их красоту и предполагаемые способности к деторождению, но отнюдь не ум.

Однако он сам нарек Мару Слугой Империи, ибо ее самоотверженные и мудрые деяния приумножили его могущество и упрочили положение монарха на золотом троне. Она помогла Ичиндару упразднить пост Имперского Стратега и тем самым уберегла Империю от развала и ужасов гражданской войны, в которую страна была бы неминуемо втянута из-за соперничества правителей, желающих занять этот завидный пост. И хотя с тех пор политический курс страны не раз менял направление и число сторонников традиционалистской партии с каждым днем возрастало, Ичиндар считал Мару могущественным союзником и, более того, другом. Ее прибытие доставило ему редкую радость. Он пристально всмотрелся в лицо сподвижницы, заметил, какие взгляды она бросает украдкой на ворота и калитки, и засмеялся:

— Твой сын минуту тому назад удрал вместе с моей старшей дочерью Джехильей. Сейчас они во фруктовом саду и, вероятнее всего, залезли на дерево и лакомятся зелеными плодами йомаха. Может быть, отправимся туда и схватим их за липкие руки, пока они оба не схлопотали себе несварение желудка?

У Мары отлегло от сердца.

— Несварение желудка — это наименьшая неприятность, которую они могут схлопотать, — призналась она. — Поблизости, вероятно, имеются караульные посты, и, насколько я знаю своего удальца, часовые сейчас подвергаются бессовестному обстрелу.

Мара еще не успела освободиться от своей многочисленной свиты и багажа, а свита императора не успела еще перестроиться, чтобы окружить гостью, как безмятежность залитой солнцем террасы нарушил пронзительный и яростный мальчишеский вопль. Мара и Ичиндар, как один, стремительно повернулись к арке, ведущей влево, и устремились туда, откуда послышался крик.

Двинувшись быстрым шагом по дорожке между рядами кустарника и клумбами с редкостными цветами, они достигли входа во фруктовый сад как раз к тому моменту, когда оттуда донесся всплеск.

Джастин стоял на мраморной кромке декоративного рыбного пруда, упершись руками в бока и надувшись, как взъерошенный петушок. У его ног в воде сидела девочка, тщетно пытавшаяся подняться на ноги: мешало тяжелое нагромождение насквозь промокших бело-золотых одежд. Ее белокурые волосы облепили голову, а дорогой грим растекся по гневному лицу немыслимыми разводами.

Мара напустила на себя самый суровый вид, изображая материнскую строгость, а император с трудом удержался от смеха. Но прежде, чем кто-либо из них успел вмешаться и предотвратить явно назревающую рукопашную схватку, на арену ворвалось третье действующее лицо — женщина в таком же роскошном наряде, как у девочки, но к тому же еще пропитанном ароматами экзотических благовоний. Она тоже была белокурой и обладала яркой красотой, которую не мог скрыть даже ужас, исказивший ее лицо. Она отчаянно заламывала руки, но явно не могла придумать, в какой еще форме должно выразиться родительское участие.

— О-о! — кричала она. — О-о! Жалкий мальчишка, что ты сделал с моей куколкой?!

Джастин обратил к ней раскрасневшееся лицо и, перекрывая стенания Джехильи, произнес внятно и с полным сознанием своей правоты:

— Она мне в глаз заехала, эта твоя куколка.

— О! — завизжала женщина. — Она не могла так поступить! Моя куколка!

Тут уж вперед выступила Мара. Она схватила Джастина за руку и оттащила от края пруда:

— Значит, ты ей подставил подножку, верно?

В ответ она получила дерзкую улыбку и вспышку синих глаз на загорелом лице. Конец улыбке положила увесистая оплеуха, и, хотя было видно, что багровый синяк действительно собирается расплыться у него под глазом, Мара не дала сыну поблажки:

— Подай принцессе руку, помоги ей выбраться из пруда и попроси прощения.

Когда мальчик открыл рот, собираясь протестовать, она как следует встряхнула его:

— Выполняй, что тебе сказано, и не тяни с этим делом. Ты причинил ущерб чести Акомы и должен его возместить.

Оскорбленная Джехилья самостоятельно встала на ноги и, все еще горя возмущением, приготовилась принимать извинения.

— О моя драгоценная, выйди сейчас же из воды, — причитала женщина, чье сходство с Джехильей не оставляло сомнений: это госпожа Тамара, Первая жена императора и мать девочки. — Ты можешь заболеть, если сейчас же не переоденешься в сухое!

Джехилья нахмурилась и залилась румянцем. Она воззрилась на протянутую руку Джастина так, словно то была ядовитая змея; тем временем император всея Цурануани и Свет Небес беспомощно созерцал все это, хотя и забавлялся происходящим. Ему легче было справляться с враждующими аристократами, чем улаживать раздоры между собственной дочерью и озорником из династии, по закону принятой в императорское семейство.