Зоя Валерьевна подскочила и побежала в прихожую за мобильником. Лихорадочно стала тыкать в кнопки, выбирая номер сына… Увы, «аппарат вызываемого абонента» по-прежнему был недоступен.

Зато резко вдруг распахнулась дверь комнаты. В проеме стояла бледная Зоя. Полотенце свалилось с ее головы, и влажные, разметавшиеся огненными космами волосы казались тревожным сигнальным костром. Ее голос пропал. Зоя Валерьевна скорее прочла по губам, чем услышала:

– Соня едет домой!..

В звуках мотора Соне слышалась радость. Наверное, маршрутке надоело стоять на пустынной дороге жутковатого мира, вот она и спешила скорее убраться отсюда прочь, выводя урчащим двигателем торжествующие нотки.

Самой же Соне было вовсе не радостно. Казалось бы, все, приключения кончились, она едет домой, скоро увидится с мамой… Но почему-то само понятие «дом» для нее теперь утратило прежний смысл. Соня мысленно пережевывала: «Домой, домой, домой…», но вкуса этого сладкого некогда слова вовсе не чувствовала. Об одной из причин этой метаморфозы ей страшно было думать. Даже самой себе не хотелось признаваться, что ее пугает… именно встреча с мамой! То, что та увидела и услышала во время «сеанса связи», то, как и что сказала ей сама Соня, было ужасным, отвратительным, гадким. Как же она будет смотреть маме в глаза?

А еще… Еще она знала, что ей теперь будет не мил никакой дом, если в нем не окажется Ничи. Теперь можно было не сомневаться, что она любит его. По-настоящему любит. Именно так, как она всю жизнь мечтала любить. И Нича тоже любит ее, теперь она была уверена в этом. Как он сказал ей при расставании? «Я буду всегда любить тебя».

Стоило лишь подумать об этом, как горько-сладкая волна поднялась от живота к горлу и застряла там упругим комком. Соне стало физически трудно дышать, лобовое стекло подернулось влажным маревом. Она машинально включила «дворники», но от этого лучше видно не стало. Только почувствовав, как по щекам катятся слезы, она поняла, что дело не в стекле.

Соня проморгалась и откашлялась. «Дворники» продолжали скрипеть по сухому стеклу. От этого звука по коже бежали мурашки. Она с трудом поборола желание бросить руль и заткнуть уши. Вовремя вспомнила, что сама же их включила и дернула рычажок столь резко, что чуть его не отломила. «Дворники» скрипнули еще раз и замерли. Мотор продолжал тянуть бравурную бесконечную песню. Соне показалось, что она едет на этой машине всю жизнь, что все остальное было лишь картинками, что она крутила эту баранку всегда.

Всегда… Любить всегда… «Я буду всегда любить тебя». Нет-нет, в ее жизни появилось нечто более основательное, чем эта жизнерадостная оранжевая маршрутка. У нее появилась любовь. Настоящая. Вечная. Нет, не то… Вечность здесь тоже бледнеет. Она всего лишь замкнутый цикл программы. А для любви нет понятия времени. Для нее не придумать программного кода. Любовь выше всего этого. Потому-то за нее и приходится платить столь высокую цену. Все настоящее стоит дорого. Но разве можно пожалеть хоть что-нибудь в жизни ради того, чтобы услышать шепот любимого: «Я буду всегда любить тебя»? Нет! Для этого не жаль ничего. Как ни избито, ни банально это звучит, но ради настоящей любви не жаль и самой жизни. Потому что любовь дороже. Потому что жизнь без любви – дешевка, пустышка. Программный код двоечника-недоучки. Хотя… А откуда взялась в этой программе любовь? Не мог ее написать Студент, никак не мог! И никто не мог. Что-то было с этим миром не так. Не так, как думалось раньше, но и не так, как представлялось после. Или хитрит Студент, или он сам многого не знает.

И вот еще что. Не нужно ей никуда ехать. Чем дальше она уезжает от Ничи, тем сильнее удаляется от дома. Так зачем же совершать очевидную глупость?

Соня убрала ногу с педали газа и собралась тормозить, но увидела вдруг, что и так уже никуда не едет. Мотор автобуса продолжал урчать, под капот бежала полоса асфальта, за окнами по-прежнему мелькали деревья, только серая полоса не была больше дорогой – скорее, гигантской беговой дорожкой, сомкнутой в кольцо, и деревья были одними и теми же, будто слева и справа от нее крутились два огромных барабана, на боках которых очень мастерски и были нарисованы эти деревья. А между дорожной полосой и одним из «барабанов», всего метрах в трех от маршрутки, стоял человек – белобрысый, розовощекий парень в джинсах, клетчатой рубахе навыпуск и распахнутой кожаной жилетке. Он был в наушниках и мотал головой в такт неслышимой музыке. Увидев, что Соня его заметила, парень улыбнулся, повесил наушники на шею и помахал ей рукой.

* * *

Стоило заглушить двигатель, как мир за окнами изменился. Теперь микроавтобус стоял в большой комнате с темно-бордовыми, на первый взгляд мрачными стенами. Но едва Соня вышла из кабины, на нее сразу повеяло уютом. Наверное, важную роль в этом сыграл большой камин, который не был виден из машины.

Недалеко от камина стояли, вполоборота друг к другу, два массивных стула с вычурными резными спинками. Больше в комнате не было никакой мебели, от чего и без того не маленькое помещение казалось огромным. Противоположная от камина сторона и вовсе утопала во мраке, поскольку освещалась комната лишь его огнем да двумя парами свечей, ровно и ярко горевших в настенных двухрожковых подсвечниках.

На одном из стульев сидел белобрысый. Теперь вместо жилетки на нем был темно-синий халат. Он смотрел на Соню и продолжал улыбаться. Стоило ей встретиться с ним взглядом, как парень снова призывно махнул рукой. В другой он держал зажженную сигару.

Соня сделала несколько шагов по чрезвычайно гладкому, похожему на черный лед каменному полу и обернулась. Маршрутка не исчезла. Неуместным, словно апельсин в борще, оранжевым пятном она ярко выделялась на фоне темных багровых стен.

– Не бойтесь, никуда ваша карета не денется, – по-своему понял ее замешательство белобрысый.

– А я и не боюсь, – сказала, подойдя ко второму стулу, Соня. Не спрашивая разрешения, села и добавила: – Привыкла уже к вашим чудесам, знаете ли.

– К моим? – поднял брови парень и сунул в рот сигару.

– Ну, не знаю, к чьим, – пожала Соня плечами и спросила: – А кто вы, кстати?

Она внимательней пригляделась к собеседнику. Чем-то он напомнил ей Виктора: овал лица, нос, губы, волосы – по отдельности они и впрямь были похожи на черты их врага. Но глаза светились не злобой, презрением и ненавистью, а любопытством и доброжелательностью с легкой примесью иронии, от чего кажущееся сходство мигом пропало.

Только сейчас Соня заметила, что ноги у белобрысого голые. Мало того, парень был бос. Широкие белые ступни с корявыми узлами вен, плоскими скрюченными пальцами с желтыми, расслоившимися и потрескавшимися ногтями принадлежали, казалось, не молодому мужчине, а глубокому старцу. От одного вида этих босых ног, стоявших на ледяном даже внешне полу, Соню передернуло.

Белобрысый же выпустил кольцо дыма, отвел в сторону сигару и ответил:

– Да как вам сказать, София Александровна… Некоторые считают меня соперником так называемого Студента. Вы, впрочем, тоже. Что ж, хоть это и далеко от истины, но давайте так и условимся: зовите меня Соперником.