— Ладно. Я кукольный театр про Айболита буду показывать.

«Приключение Айболита» все посмотрели с удовольствием. Даже Гарик, хотя видел спектакль второй раз. Севка расхрабрился: рычал, как настоящий Бармалей, верещал, как обезьяна Чичи, блеял, как Тянитолкай. Даже охрип слегка…

Потом стали играть в «собачку»: перекидывали друг другу мячик, а кто-то один ловил. Играли, пока мячик не брякнулся о раму. Хорошо, что не в стекло. Тогда пошли в коридор и устроили игру в пряталки.

Однако скоро игра кончилась, потому что на Севку, который спрятался за комодом Романевских, упал со стены велосипед дяди Шуры. На звон и грохот выскочили Евдокия Климентьевна и ее внук Володя. Севка, потирая спину, сказал про свой день рождения. Володя и Евдокия Климентьевна не стали ругаться. Поздравили Севку и помогли водрузить велосипед на место. Но когда они ушли, возникла в коридоре тетушка дяди Шуры Елена Сидоровна и стала кричать: почему хулиганят? Она была глухая, и объясняться с ней не имело смысла. Севка и гости вернулись в комнату.

Посмотрели по очереди калейдоскоп, который утром подарила Севке мама. Потом Гарик сбегал домой и приволок свои железные коробки. Из них составили поезд. Началась игра в партизан. Правда, Римка играть не стала: что она, маленькая? Больно надо ползать по полу, вскакивать и орать «ура!». Она ушла читать какую-то книжку про любовь. А Севка, Алька и Гарик стали готовиться к взрыву фашистского эшелона.

Гарику пришлось сделаться немецким машини-стом. Но он сказал, что станет машинистом не по правде, а «как будто», пока надо толкать поезд. А после взрыва он тоже станет партизаном, чтобы напасть на немцев, которые повыскакивают из горящих вагонов.

Эшелон с железным скрежетом выполз из-под стола и стал двигаться к мосту, сделанному из стиральной доски и учебников.

— Пора, — шепотом сказал Севка и прижался животом к половицам. — Лишь бы часовые не заметили.

— Если тебя заметят, я отвлеку огонь на себя, — очень серьезно пообещала Алька.

Севка посмотрел на Альку через плечо. Она была не очень похожа на партизана. Даже меньше, чем раньше, похожа, потому что не в обычном своем лыжном костюме, а в синем платьице с белым воротничком. Но лицо у нее было решительное. Севка благодарно кивнул.

Потом он пополз к железнодорожному мосту, вы-ждал момент и трахнул кулаками по концу дощечки, под которую был подложен кубик.

Дощечка другим концом вздыбила стиральную доску. Вагоны взлетели в воздух.

Дзынь! Трах! Ба-бам!

— Ура! Огонь!!

— Tax! Tax! Tax!

— Ды-ды-ды-ды…

Больше всех старался Гарик. Он мстил судьбе за свою недавнюю роль немецкого машиниста. Теперь он был партизан и палил из воображаемого пулемета так, будто лента с патронами была длиной в километр…

В разгар стрельбы пришла веселая мама. И ничуть не рассердилась, увидев подорванный поезд и всю картину боя. Дождалась, когда с противником будет покончено, и усадила снова всех пить чай. С остатками торта.

Алька и Гарик ушли, когда за окнами начал синеть вечер. А когда совсем стемнело, пришли взрослые гости: Алькина мама, тетя Аня Романевская с патефоном и Иван Константинович.

Иван Константинович подарил Севке суконную пилотку и новенькую, пахнущую кожей офицерскую сумку. С разными клапанами и гнездами для карандашей, с целлулоидным планшетом для карты. Севка обнял сумку и обалдел от счастья.

— Мне ее только что в училище выдали, — объяснил Иван Константинович. — А я решил, что дослужу со старой, я к ней привык.

— А вам не попадет? — опасливо поинтересовался Севка. — Сумка-то казенная.

Иван Константинович засмеялся:

— Как-нибудь выкручусь. Всё равно мне скоро уезжать. Насовсем.

Сразу всё сделалось другим. Не праздничным.

— Насовсем? — прошептал Севка.

— Да, к своим, Севушка. В Пензу.

— Демобилизовали? — упавшим голосом спросил Севка.

— Нет, пока переводят туда на службу. Но, думаю, скоро совсем уволят.

Ну и хорошо. Чего расстраиваться? Иван Константинович поедет к жене и дочке, он так давно этого ждал. Радоваться надо… Севка вздохнул. Не получалось радоваться.

Взрослые сели за стол. Поставили закуски. Усадили и Севку — все-таки именно он сегодня главный. Но у Севки уже не было именинного настроения. Видимо, он слишком долго и бурно веселился сегодня. Завод праздничной пружины кончился. А тут еще Иван Константинович со своей новостью про отъезд…

Севка тихо спросил:

— Иван Константинович, можно я посижу в вашей комнате?

Тот сразу понял Севку. Кивнул:

— Посиди. Конечно…

Севка забрал с собой сумку, Алькину тетрадь и карандаш. Он решил, что самое время записать все свои стихи. Это гораздо лучше, чем сидеть и слушать взрослые разговоры.

В комнате Ивана Константиновича всё было так знакомо… Койка под солдатским одеялом, покрытый газетами стол, машинка, на которой печатали договор о дуэли (ох, стыдно вспоминать). Шинель в углу. Полки из некрашеных досок, а на них военные непонятные учебники… Скоро ничего этого не будет, в комнату въедут незнакомые жильцы. А Иван Константинович окажется далеко-далеко, и, наверно, они с Севкой никогда не встретятся.

Где-то в Пензе есть счастливая девчонка, она будет говорить Ивану Константиновичу «папа».

А Севка никому говорить так не будет. Что поделаешь, война. У кого-то папы вернулись, у кого-то нет.

«Мой папа не вернулся с моря, — грустно и спокойно подумал Севка. — Наверно, он все-таки не спасся. Как спасешься, когда кругом волны? Стихия…»

«Прощай, свободная стихия… Мой папа не вернулся с моря…»

Севка достал из сумки тетрадь и карандаш.

В открытую дверь через коридор долетали веселые голоса. Потом заиграл патефон. «Рио-Рита»…

Севка притворил дверь.

Нет, немного не так надо сказать. Надо, что он на войне был. А то получается, что просто купался…

Севка перебрался со стула на койку Ивана Константиновича. Устроил тетрадку на подушке…

Мама несколько раз приоткрывала дверь, но, увидев, что Севка занят делом, не тревожила его. А когда гости разошлись и мама с Иваном Константиновичем пришли за Севкой, он спал. Скинул валенки и свернулся калачиком на одеяле, подложив под себя раскрытую тетрадку.

Иван Константинович осторожно взял Севку на руки. Тот не проснулся. Мама подняла тетрадь. На первой странице она увидела восемь строчек. По-следние четыре были такие: