— Копка мертв, а мертвые молчат. Вы и его убили, не так ли? — прошипел я. — Должно быть, он догадался, что вы задумали и что вы покрываете преступницу. Но вместо того чтобы донести на вас, он предпочел дезертировать из полка. Вы же выследили его и вернули. Вы были, как свидетельствуют документы, офицером, возглавлявшим поимку дезертира, ведь так? Копку прогнали сквозь строй, и при этом все, включая и вас, изо всех сил старались разбить ему череп.

— Дезертиры знают, что их ждет, — прохрипел он. — Из прусской армии не так-то легко уйти. Подонок получил по заслугам.

— Как все удачно для вас сложилось, Люблинский.

— Вам меня не запугать, герр поверенный, — решительно ответил он. — Мне терять нечего. Если вам хочется считать, что убийца — Анна Ростова, а я ее сообщник, считайте. Если думаете, что я подстроил убийство Копки, Бог вам судья. Но вам никогда не удастся добиться от меня признания в этом. Что бы вы ни предпринимали…

Я решил разыграть свою последнюю карту. Да поможет мне Бог, у меня не было выбора.

— Вы ведь гордитесь тем, что вы солдат?

— Служба была моей жизнью, — пробурчал он в ответ. — Теперь меня, наверное, вышвырнут.

— Вас ждет позорное изгнание из полка, — добавил я. — Затем вам будут предъявлены обвинения в уголовных преступлениях. Соучастие в убийстве, препятствие отправлению правосудия, воровство с трупа. Вам придется с лихвой расплатиться не только за собственные преступления, но и за преступления Анны Ростовой. А оказавшись в тюрьме, вы не найдете там сочувствия к вашим бедам. Офицер, злоупотребивший своими обязанностями, нарушивший присягу. Самый презренный из презренных. Приговор? Пожизненное заключение. Каторга, полуголодное существование до конца дней. Если вам повезет, сможете протянуть год или два. И мне вас совсем не жаль, я с радостью предвижу ваши страдания. А чтобы сделать их еще тяжелее, добьюсь, чтобы вы отбывали срок в… военной тюрьме!

— Вы не сделаете этого! — прорычал Люблинский.

Внезапно он осознал весь ужас того, что ему угрожало. Его будет ненавидеть и унижать охрана, он будет вынужден терпеть издевательства и побои со стороны сокамерников. Каждое мгновение ежедневно он будет преследуемой жертвой своры диких зверей.

— Не сделаю, Люблинский? Вы знаете Уголовный кодекс наизусть, я полагаю? Я могу приговорить любого человека к такому наказанию, которое считаю наиболее правильным. Статья 137 Уголовного кодекса. И вы отправитесь туда, куда я пожелаю.

Такой статьи не существовало, но Люблинский не мог этого знать. Я произнес угрозу голосом языческого бога, не знающего пощады к своим творениям. И подобно божеству, лишенному христианского сострадания, получил то, чего добивался. Несколько мгновений Люблинский хрипел нечто нечленораздельное, затем обрел голос. Из обезображенного рта донесся страшный скулеж, после чего он заговорил, хотя и с огромным трудом:

— В первый раз в то утро я отправился осматривать труп, который она нашла. Я сразу догадался, что она что-то прячет. Что-то тайное… — Голос его звучал тихо, напряженно, и мне приходилось прикладывать усилия, чтобы понять, что он говорит. — Затем Копка отправился за джином. Для нее, для Анны. А она, пока его не было, околдовала меня. «Я вылечу твое лицо», — сказала она.

— В этом нет ничего нового и интересного, Люблинский, — прервал его я. — Я хочу услышать другое. Я хочу знать о следах.

— Копка их видел…

— И вы предположили, что их оставила женщина?

Люблинский отрицательно покачал головой:

— В первый раз нет, сударь.

— Но ведь в тот первый раз вы их зарисовали, не так ли?

— Я зарисовал их по памяти. По прошествии нескольких месяцев. Я ведь не бог весть какой рисовальщик, но вашему профессору повезло. Вокруг того тела было множество следов. На земле. На снегу. На подошве был крест. Когда я рассказал об этом Анне, она объяснила мне, что крестом дьявол пользуется, чтобы посмеяться над распятием. С целью поругания святыни. Поэтому, когда я снова увидел тот крест, я не стал его рисовать. И не стал докладывать о том, что нашел…

Он замолчал и уставился на меня, видимо, ожидая одобрения. Люблинский предлагал мне что-то, стараясь спасти свою жалкую шкуру. Он делал практически то же самое, что и тогда, когда выдавал мне Анну Ростову.

— И что вы нашли? — спросил я, стараясь, чтобы мой голос звучал возможно более нейтрально.

— Цепочку, — ответил он. — В руке у Яна Коннена. Цепочку от часов, в которой не хватало одного звена.

— Что вы с ней сделали?

— Когда Копка отвернулся, я положил ее в карман. Она была серебряная.

— Это воровство, — презрительно усмехнулся я.

Мгновение он колебался.

— Я отдал ее Анне. Подарок Сатаны, сказала она, и я буду вознагражден, потому что поступил правильно. И тогда она призналась мне. До того как мы прибыли, она вытащила «дьявольский коготь» из шеи мертвеца. Потом она попросила, чтобы я приносил ей все мелочи, которые найду на месте преступления. Все вещи, обнаруженные там, по ее словам, были наделены властью над жизнью и смертью…

— Если Анна была убийцей, почему она сама не брала все эти вещи? — возразил я.

— Хотела привязать меня к себе, — пробормотал Люблинский. — Сделать меня сообщником. Обещала вылечить меня. Я должен был дать клятву. Она говорила, что стоит мне кому-то открыть ее тайну, и чары перестанут действовать.

— Во второй раз вы нашли те же следы рядом с трупом?

Люблинский кивнул:

— И там был тот же крест. Следы были ее, могу поклясться, хотя в тот раз я ее не видел. Она говорила, что ее сила растет с каждым новым убийством. Я подумал, что она околдовала и профессора Канта, так как он настоял, чтобы всякий раз, когда случалось очередное убийство, на место преступления посылали именно меня. Каждый раз я ходил туда и делал зарисовки. И, находясь там, я собирал дьявольские дары для Анны.

Я нахмурился:

— О чем вы?

— У них у всех что-то было зажато в руках, сударь. У всех до одного. У тех трупов… Я все это забирал и отдавал Анне Ростовой, как послушная собачонка.

Сердце у меня бешено забилось. Уже известное предстало в новом свете.

— Что вы нашли?

— Ключи в руке у убитой женщины.

Кант, несомненно, имел в виду нечто подобное, когда говорил о какой-то уловке, которой пользовался убийца, чтобы заставить свои жертвы опуститься на колени. Список, который представил мне Люблинский, не содержал ничего ценного или просто значимого. Жертвы умирали, сжимая в руках банальные предметы, становившиеся зловещими или таинственными только в контексте убийства или колдовства. Цепочка Коннена, ключ в руках у фрау Бруннер, медная пуговица с вытисненным на ней якорем у третьей жертвы, мелкая серебряная монета на ладони у адвоката Тифферха.