Вывод, разумеется, гласил, что научный атеизм ничего не может этому противопоставить. Эту точку зрения поддержал Бриман, рассказавший, как после его лекции о смысле жизни и смерти верующие подошли к нему и недоверчиво спросили: «Вы тоже думаете о таких вещах? Оказывается, вы, атеисты, также думаете о смерти. Как это странно»680.

Обсуждая эти темы, пропагандисты возвращались и к вопросу, который постоянно преследовал их в ходе работы: закрадывалось подозрение, что неудачи атеистической пропаганды были лишь симптомами неудач идеологической работы в целом. Евдокимов говорил об этом так: «…Меня, например, в нашей практике волнует не только то, что не плачут на лекциях о происхождении религии, а то, что у нас не плачут и на лекциях о патриотизме, о человеколюбии, у нас вообще не плачут ни на каких лекциях. Поэтому, очевидно, речь должна идти о том, что наш атеистический эмоциональный фонд лишь продолжает и повторяет наш общий эмоциональный фонд»681.

Пропагандисты атеизма также обнаружили, что люди, которых они изучают, могут легко примирять друг с другом кажущиеся противоречия. Дулуман предоставил тому наглядное доказательство, поделившись с коллегами рассказом о той действительности, с которой специалистам часто приходилось сталкиваться в ходе полевых исследований:

Дулуман заключил свою историю, резюмировав: «Кроме всего прочего, критерии религиозности нужны не только, чтобы „отделить агнцев от козлищ“, но и чтобы понимать, с кем именно нам следует работать. Мы ведь не всегда можем объяснить, к какой категории относить тех или иных людей»682. Теперь было недостаточно традиционной шкалы оценок, на одном конце которой находились религиозный «фанатик» и «убежденный верующий», а на другом – «убежденный неверующий» и «атеист».

Самое поразительное в рассказе Дулумана о его общении с деревенским верующим – то, что Дулуман критикует этого человека не за саму веру, но скорее за недостаток сознательности и дисциплины. Кажется, Дулуман придает тому факту, что люди играют в карты под иконами, больше значения, чем сам предполагаемый «верующий». В той сцене, которую Дулуман увидел в Белоозерье, его задевало не то, что в доме молодого человека висят иконы, а то, что хозяин дома индифферентен к противоречию между исповедуемой им религиозной верой и неуважительным отношением к ней. Как видим, теоретики атеизма были педантами в том отношении, что пытались отыскать не просто идейную приверженность, но специфический тип разума и сознательности. Религия в их понимании представляла собой сочетание личной веры и сознательной дисциплины. Поведение верующего должно было соответствовать догматам его религии. Но вместо этого они видели противоречия, которые были очевидны для теоретиков атеизма, но далеко не очевидны для самих верующих.

Жизнь, как показывали социологические исследования, не укладывалась в критерии, заданные учеными, и это заставляло теоретиков атеизма пересмотреть свои гипотезы и переосмыслить понятийный аппарат. Они поняли, что без выработки особого языка, на котором можно было бы обсуждать противоречия религиозности, выявленные в ходе полевых исследований, нельзя вести успешную атеистическую работу. Попытки создать типологию «веры» по-прежнему занимали центральное место в работе Института научного атеизма. На конференциях и семинарах непрерывно звучали вопросы и предложения, выявлялись разногласия и вспыхивали дискуссии относительно того, как использовать в атеистической работе полученные социологами знания о религиозном ландшафте страны. Эти вопросы имели решающее значение, поскольку к концу 1960‐х гг. теоретики атеизма пришли к пониманию, что недостаточно просто разрушить религиозную веру и что неверующий еще не то же самое, что атеист. В результате некоторые специалисты предлагали сфокусировать атеистическую работу на середине воображаемой шкалы религиозности: направить ее на колеблющихся и пассивных атеистов. Но точно так же, как по вопросу о том, что является определяющей чертой верующего, не было единогласия и по вопросу о том, что делает человека атеистом. Один московский специалист сформулировал это так: «Товарищи, мы должны видеть идеал, к которому мы стремимся. Что значит „атеист“? Атеист: тот, что совершенно не подвержен никаким сверхъестественным тенденциям по линии церковной, по линии любой мистики»683.

И все же наиболее заметным, особенно среди молодежи, был рост той категории, которую называли «индифферентными». Это означало, что «атеистов» следовало отличать не только от «верующих», но и от тех, кто был безразличен и к религии, и к атеизму684. Категория индифферентных возникла как показатель критического состояния веры, и атеистические кадры с тревогой отмечали, что численность именно этой категории росла особенно быстро.