Из хроники сражения: «В час по полуночи неприятельское судно, будучи уже настигнуто и окружено шлюпками, учинило оно выстрел из всей своей артиллерии. Шлюпки хотели его абордировать; одна из них под командою лейб-гвардии поручика Бабарыкина первая на него наступила, но по несчастию от выстрела того судна была взорвана; почти весь экипаж ее убит или ранен; и храбрый офицер, его начальствующий, хотя и остался жив, но получил несколько ран, тяжелых и опасных». За свой подвиг Бабарыкин будет произведен в капитан-поручики и станет Георгиевским кавалером.

…Пламя взрыва на мгновение осветило поле брани и выстрелы смолкли. И в этот момент с турумы раздались крики.

– Братцы, спасите!

Это кричали захваченные в плен матросы с бомбарды «Перун».

– Робята, не боись, счас выручим! – раздалось в ответ с наших канонерских лодок.

Сражение продолжилось с еще большим ожесточением. Вскоре на «Медведе Броненосце» вспыхнули паруса, а еще через два часа он спустил флаг.

– Завалили-таки косолапого, даром что броненосец! Нашлась и на него рогатина! – смеялись офицеры преображенские да семеновские. – Господа, кажется, сегодняшняя охота подошла к концу!

Из письма секретаря Петра Турчанинова графу Безбородко: «Люди были оживлены. Бой продолжался более 14 часов и никто и ничто не ослабевало. Право не видали, как время прошло. Преследование происходило на 20 верст в темноте при криках «ура». Об устали ни от кого не было слышно».

Над плесом опустилась безлунная ночь. Мрачную картину недавнего сражения освещали лишь столбы пламени – это шведы вдалеке сжигали свои транспорта, боясь их захвата. Позднее утром, наши насчитают под берегом за три десятка обгоревших днищ. Итак, все уже решилось. Впрочем, несколько азартных командиров галер и лодок рванули вслед за шведами на Ловизу и последние выстрелы смолкли лишь к четырем часам утра, когда преследователи подошли к крепости Свартгольма, что стояла в 20 милях к западу. Тогда же прямо из-под носа шведских береговых батарей были уведены и два госпитальных судна. На этом Роченсальмская баталия и закончилось.

* * *

Утром следующего дня Сергею Тучкову удалось разузнать, что старший брат Алексей, сражавшийся на флотилии Нассау-Зигена, остался жив и даже не ранен, несмотря на то, что вопреки батюшкиному наставлению все же лез очертя голову в самое пекло. Устроившись все на тех же старых флагах за мачтой, Сергей чертал на обрывке бумаги грифельным карандашом:

Мимо «Симеона» прошла лодка, то гвардейская молодежь отправились посмотреть остров Койрасари, где накануне была ставка короля Густава. Там офицеры нашли выбитую надпись, которая не только увековечивала на камне факт нахождения здесь короля, но и то, что на этом месте он пожаловал орденами двух кавалеров.

– Надо бы и нам увековечить свое здесь пребывание! – высказал мысль капитан Болотников.

Князь Дмитрий Волконский и подпоручик Федор Петрово-Соколово его поддержали.

Вооружившись зубилами, развеселые друзья выбили на замшелом граните под шведской надпись свою: «Флот его побит в присутствии его 4-го, истреблен 13-го, войска прогнаны 21-го августа».

Секретарь Турчанинов срисовал эту надпись в свое письмо императрице. Екатерине шутка гвардейская понравилась, и она целый день читала письмо придворным, неизменно прибавляя:

– А хорошо написали, мальчишки!

Что касается Слизова, то он в первый же день после сражения, не теряя времени даром, облазил все захваченные в плен шведские суда, и остался ими весьма доволен.

Подуставши, капитан 1-го ранга раскрыл табакерку, набил трубку, привычно присел рядом к матросам призовой команды:

– Занюхаем горе табачком!

– А чего не занюхать-то, коль табачок имеется! – согласились те, степенно и не торопясь, беря щепоть за щепотью содержимое.

Покуривши, Слизов направился на «Ласточку» к Нассау-Зигену.

– Все в хороших пропорциях и в отменной чистоте отделки, а потому послужат нам образцами в исправлении старых судов и особливо в построении новых! – докладывал он принцу, который его рассеяно слушал, думая совершенно об ином.

Нассау-Зиген ждал заслуженных наград от Екатерины Второй за совершенный им подвиг.

Ожидания его не были обмануты. К победителям при Роченсальме императрица была на редкость щедра. Нассау-Зиген получил высший орден империи – звезду Андрея Первозванного.

Получив пакет с орденом и лентой, Зиген долго его не распечатывал, боясь, что там окажется какая-то другая, менее значимая, награда. Затем все же собрался с духом и надорвал пакет. Увидев вожделенную голубую ленту, был рад без памяти и тут же велел принести дюжину шампанского, чтобы со своим окружением отпраздновать торжество.

Обер-интендант Балле и секретарь Турчанинов (за присутствие) получили по Анне 1-го класса, граф Литта – Георгия 3-й степени и золотую шпагу. Командир десанта Буксгевден и храбрец Иван Кушелев так же удостоились по Георгию 3-й степени, капитаны 1-го ранга Слизов и Винтер стали бригадирами, причем Слизову, вдобавок был даден и Георгий 4-й степени, такой же орден получил и капитан 1-го ранга Денисов.

Остальным офицерам и, прежде всего гвардейским, так же щедро раздали ордена, в том числе и заветные Георгиевские кресты. Матросам и солдатам отлили серебряные медали «За победу на водах финских» да выдали по целковому на обмыв оных.

Что касается трех сержантов принявших команду на галере «Пустольга», то Екатерина всех пожаловала в поручики гвардии. Что же до офицеров-прогульщиков, то последние были отправлены воевать на юг с турками. Впрочем, уже на следующий год все трое стали там Георгиевскими кавалерами, на деле доказав, что никогда не были трусами, а сражение Роченсальмское прогуляли лишь по безалаберности.

Любопытно, что храбро сражавшимся со шведами пленным туркам было, как и всем остальным матросам, выдано по медали и по рублю. Но турки остались этим недовольны, прося для себя такой награды, которой можно было похвастаться по возвращении домой. Тогда Екатерина прислала им для ношения на чалмах серебряные перья-челенги с надписью «За храбрость». Были слухи, что по возвращении в Турцию, роченсальмские храбрецы поплатились головами за эту награду, впрочем, слухи они и есть слухи…

Вице-адмирал Круз, узнав об обстоятельствах Роченсальмской победы, сильно опечалился. Близким он признавался: