Соединились дни и ночи, время растянулось в вечность и сжалось в единый миг, как всполох сухой зарницы на краю света. Только когда загремела под окном машина и они поняли, что приехал Мошняков, удивились, что он помешал им быть вместе, и только теперь заметили, как на окне отогрелась и пышно расцвела алыми гроздьями буйная герань… Все стало необычным в этом доме, все родным и дорогим до боли сердечной, они словно прожили тут целую жизнь, а когда зашел Мошняков, всхрустывая по половицам свежим снегом на сапогах, они еще более удивились, увидев заснеженный мир за окнами, и Егор недоуменно спросил:

— Ты чё так рано приехал?

— Как рано? Трое суток миновало…

— Трое суток? Не может быть… Садись, попей чаю…

Мошняков присел к столу и тоже выставился на удивительно яркую герань, сочную и бушующую красками… Но взгляд его проник сквозь нее, пролетел над гроздьями цветов и опять уперся в заветное крыльцо в немом ожидании и тоске. Егор перехватил этот взгляд и тут же увидел, как из дверей соседнего дома вышла молодая женщина, даже на расстоянии была видна ее стать и красота, и спросил у старшины:

— Это она дала тебе молока в тот раз?

— Она, — еле слышно выдохнул Мошняков. — Скажи мне, на какой грядке растут такие женщины, как твоя Ирина и она… где мне найти эту грядку… Она свято любит своего Сашу. Как она его любит! Лишь бы он остался живой и вернулся. Такую любовь трудно найти… Это Божий дар… Что же нужно сделать такое, чтобы Бог помиловал такой любовью, такой женщиной…

Старшина вдруг порывисто схватил горшок с геранью и выскочил из дому. Егор с Ириной услышали через окно его грубый, прерывистый голос:

- Надежда! Возьми цветок к себе… ить вымерзнет в пустом доме… ты поглянь, как расцвел…

Надя подошла, осторожно приняла горшок с геранью и прижала его ласково к груди, утопив смеющееся лицо в алых гроздьях. Потом осторожно, словно боясь расплескать эту волшебную красоту, понесла цветы в вытянутых руках к своему дому, точно так, как нес от него спасительное для души своей парное молоко старшина Мошняков.

Он глядел ей вслед, и Ирина с Егором видели через окно, как ходили желваки по скулам каменного лица казака, видели всю бурю чувств его потаенных, всю печаль и надежду на встречу с любимым человеком на пути своем.

* * *

Глубокое окошко кельи ало затлело рассветом, словно расцвела во всю ширь неба над русскими снегами сочнокрылая герань, вобравшая в себя и исторгшая муки и сладость любви человеческой. Ирина осторожно разбудила Васятку, трепетно и часто вдыхая его молочно-парное тепло, его детский непорочный дух, жаркий и головокружительный. Он резво вскочил и, потирая кулачком глаза, проскользнул мимо нее к тазику на полу, и горячая струйка дзинькнула в него, как колокольчик далекий…

Ирина одела его, сунула в руку пирожок с яблоками и стала ждать появления Скарабеева, как просил Окаемов. Вскоре хлопнула дверь входная и послышались стремительные шаги по скрипучим половицам темного коридора, вот распахнулась келья, и он вошел, внеся с собой морозный утренний запах, свежесть и веселье сильного и очень большого человека, знающего нечто такое в судьбах каждого, что недоступно обычному смертному. Ирина побаивалась начальства и привычно вытянулась перед ним, оправляя складки гимнастерки, и еще более остолбенела в испуге, впервые увидев Скарабеева в настоящей форме и звании генерала армии.

— Вольно! — радостно гаркнул гость и стремительно подхватил Васеньку на руки, нежно прижал к своей груди и трижды расцеловал в щеки, как взрослого человека. Сел на табурет и начал вынимать из карманов бесчисленные гостинцы. Тут были и шоколадные конфеты, и леденцы в красивой баночке, и свистулька из глины, и целая горсть оловянных солдатиков, и ловко сделанные копии самолетиков. Глаза Васеньки разгорелись от такого обилия подарков, он прижимал их к груди и озадаченно поглядел на мамушку, а дяденька все доставал из карманов то цветные карандаши, то надувные шарики.

— Спаси-ибо-о, — тянул Вася едва слышно, а потом соскочил с колен дарителя, положил все богатства на койку и сам полез под нее в дальний угол, сопя и что-то радостно восклицая. Он выпятился оттуда задом, таща за собой деревянный ящик с особыми своими сокровищами и игрушками. Порылся в нем, достал со дна какую-то медную позеленевшую шкатулочку и вынул из нее что-то завернутое в тряпицу, торопливо вскочил на ноги и торжественно понес на вытянутых ручонках этот сверточек Скарабееву. — А это мой подарок вам, дяденька. Я это нашел, когда копал берлогу для Никитушки у кельи дедушки Илия… я хотел ему отдать, а дедушка сказал, чтобы я это хорошо хранил и подарил только тому, кому сильно захочу… У мамушки такая есть, вот я вам и дарю… возьмите.

Скарабеев поблагодарил и стал разворачивать темную тряпицу, ощущая в ней что-то тяжелое и твердое, а когда подарок открылся, то остолбенело уставился на него и поднял глаза на Ирину.

— Вы видели это?

— Видела…

— Это невероятно, — Скарабеев поднялся и подошел к окну, чтобы лучше разглядеть вещицу, долго крутил ее в руках, протер рукавом шинели. В правильном овале, изукрашенным причудливым окладом и тускло сверкнувшими каменьями, на эмали проступил лик Богородицы древнейшего письма. Панагия была необычайна и прекрасна, на толстой цепи, несомненно ручной работы искусного художника. Он еще протер цепь и панагию рукавом и озадаченно проговорил: — Но ведь это все из серебра и золота! Место этой вещи в музее.

Тут скрипнула дверь и вошел Илий. Он перешагнул порог и милостиво приласкал Васятку. Тихо шепнул ему на ухо:

— Подарил-таки, молодец! — Приподнял голову на стоящего Скарабеева и твердо заключил: — Дар непорочного дитя должен быть у тебя, сын мой… Это милость Божья и послание тебе в преодолении великих испытаний… Береги панагию и держи всегда при себе… Я пришел сказать, что готов ехать на крестный ход в Петроград, согласно Определению Богородицы, но милостью ее и сей отрок освящен. Он должен быть с нами… Он должен идти со свечой впереди иконы при выносе из Владимирского собора… Не бойтесь, в пути с нами ничего не случится и мы достигнем цели, прибудем в град святого Петра. Когда нужно выезжать?

— Немедленно! — глухо уронил Скарабеев, поцеловал панагию и поклонился старцу. Расстегнул шинель и положил панагию во внутренний карман мундира, на левую сторону груди. Он сразу же почуял прилив сил, решительности и радости этого необычного подарка, этого небесного благословения.

— Панагия сия дарована самим Преподобным Сергием первопустыннику и основателю монастыря… А Преподобному Сергию сей дар поднесен князем Дмитрием Донским после победы над поганым Мамаем на Куликовом поле… Все считали ее пропавшей безвозвратно, но явилась она на свет в нужный час… Храни тя Бог, Георгий!

Никиту охватила этим утром какая-то сонливая тоска. Он побродил у кельи в ожидании своего кормильца Васеньки и ласкового старца, а потом залег в уготовленную ему глубокую берложку в откосе небольшого холма, заросшего малинником и смородиной: тут было загодя настелено душистого сена.