— И что произошло дальше?

— Евпраксия долго болела, ведь после голодовки от нее остались кожа да кости. Она была тихой и покорной, могла истово, день и ночь напролет молиться, бить поклоны. Мы поверили, что она смирились, но мне никак не удавалось вызвать ее на откровенность. И тогда… — Константин замялся, — и тогда я пошел другим путем. Решил, что она должна полюбить меня, чтобы полностью довериться мне.

— И полюбила?

— Да, — ответил тихо Константин, — как это ни удивительно, да, полюбила.

— И ты не чувствовал себя мерзавцем?

— Поначалу нет. Я выполнял задание и считал, что для этого любые средства хороши. Но после, когда я привязался к ней, когда узнал, что у нее будет ребенок… Тогда я понял, что поступаю гнусно, ведь мы никогда не смогли бы быть вместе.

К тому же я старался не думать, что станет с Евпраксией, когда я добуду «Одигитрию» и те книги, которые они прятали в глухой тайге. О своих сомнениях я рассказал Илье Филимонову. Я не знал, что Евпраксия стояла под открытым окном и слышала весь наш разговор. Той же ночью она сбежала. Позже я узнал, что она вытравила ребенка, чуть не умерла от потери крови, но выжила и вскоре бесследно исчезла. С тех пор поиски ратников веры стали для меня делом жизни. Я поклялся отыскать их во что бы то ни стало! И отыскал. Тогда, в Североеланске, я уже знал, что они собирались ограбить купца Чурбанова, но кто-то их опередил.

— Опередил? — поразился Алексей. — У меня и тени сомнения не было, что это проделали ратники.

— Нет, — жестко ответил Константин, — они поспели к разбитому корыту. Правда, побывали в комнатах, где хранилась коллекция, но то, что искали, уже исчезло. Похоже, злоумышленники работали по наводке и знали, что ратники тоже точат зуб на эти книги.

— Ты предполагаешь, кто это мог проделать?

— Предполагаю, но не очень уверен. Знаешь, как в детских кубиках, никак не складывается картинка. Какого-то фрагмента не хватает.

— И ты нанялся в экспедицию, чтобы попасть к Шихану и добыть этот фрагмент? А если это люди Корнуэлла постарались? Признайся, не исключен и такой вариант?

— Ну, вцепился, — рассмеялся Константин, — одно слово — легавый! Точно не обещаю, но, кажется, уже сегодня этот недостающий фрагмент станет на свое место.

— Что ж, не хочешь говорить, не надо, — обиделся Алексей. — Своим умом дойдем!

— Дойдете, если позволят, — произнес с явной насмешкой Константин. — Если не отправят на корм червям. Я думал, Евпраксия захочет поговорить со мной, но, кажется, она совсем не расположена мирно беседовать.

— Скажи честно, ты любил ее по-настоящему или все же выполнял задание?

— Какое это имеет значение? — неожиданно рассердился Константин. — Не твоего ума это дело!

— Не хочешь говорить, не надо, — опять повторил Алексей. — Но все равно нужно разговаривать, чтобы время быстрее тянулось. Я очень беспокоюсь за Ивана. Неужто они убили его?

— Скорее его уже постригли в монахи, — ответил Константин.

— В монахи? — поразился Алексей. — С какой стати?

— А у ратников обычай такой: если чужой человек даже ненароком прикоснется к их священной одежке, значит, совершил тяжкий грех. И загладить его можно лишь пострижением этого негодяя в монахи. Скажи, разве твой Иван не хватал Евпраксию, не прижимал к своей мощной груди? Вот теперь и расплачивается!

— Но я тоже к ней прикасался…

— Значит, и тебе макушку выстригут[41]. Готовься… — Константин не выдержал и рассмеялся.

— Ты шутишь, — произнес Алексей с облегчением, — в монахи путь Ивану заказан. Ведь у него пятеро детей, и младшему не исполнилось еще двух лет.

— Это роли не играет. Жалостью к детям их не проймешь! Их с детства воспитывают фанатиками. В аскетизме, презрении к боли, готовят к лишениям, учат долго обходиться без пищи и воды. Между собой они редко называют себя ратниками веры. Чаще величают себя «Михайловой ратью», потому что своим покровителем считают архистратига Михаила.

Главное в их жизни — охрана святынь. «Одигитрии» — в первую очередь! С малых лет им внушают: погибнет «Одигитрия», погибнут все, кто исповедует старую веру, и тогда землей полностью завладеет антихрист.

— А какую роль играют дети, которых они забирают в скитах? Некоторых затем возвращают, некоторых оставляют у себя. Зачем?

— По одной простой причине, что все ратники — схимники! Они не имеют права заводить семью и рожать детей, чтобы мирское не победило духовное. Поэтому в крепости одни мужчины, кроме Евпраксии. Она постриглась и нареклась этим именем. Прежде ее звали Ксенией.

— Выходит, эти дети пополняют ряды ратников?

— Да, самые сильные и ловкие становятся воинами, а самых толковых обучают грамоте, письму уставом и полуставом с применением вязи[42]и инициалов. Знают они и так называемое крюковое письмо[43]. Эти дети учат наизусть тексты важнейших книг старообрядцов, чтобы в случае частичной или полной утери можно было их восстановить. Они обучены переписывать книги гусиными и орлиными перьями, переплетать их, правильно хранить. С этой целью в глухой тайге созданы тайные скриптории, где дети проходят обучение. Это — книжники, которых ратники берегут не меньше «Одигитрии».

Есть у них и свои реставраторы икон, иконописцы, которые пишут лики в старинной манере, растительными красками без применения свинца. И эти люди ни в коем случае не должны попадать в руки официальных властей или священнослужителей. Они обязаны покончить жизнь самоубийством, чтобы не выдать под пытками секреты, которые оберегают ратники.

— А почему ж тогда Евпраксия и Ефремий не убили себя? Или они не боялись пыток?

— Представь себе, не боялись! Я ведь сказал, с детства их приучают переносить самую дикую боль. Правда, в момент захвата им просто не удалось покончить с собой.

Алексей вздохнул.

— Теперь я, кажется, понимаю, почему мальчишка сиганул в порог. Видно, он уже кое-что знал, кое-чему был обучен.

— Какой мальчишка? — удивился Константин.

Алексей коротко рассказал ему о событиях, свидетелями которых оказались они с Иваном. Сначала у подвесного моста, потом на усадьбе у атамана.

— Наверняка ты прав, — согласился с ним Константин. — Но какова сила духа?! Скажи, ты смог бы в десять лет покончить с собой?