— Я понимаю, — сказал Кристофер, с трудом сдерживая нетерпение, — но кто? Кто вернулся ночью? Честно говоря, я не очень-то понял, что там бабушка плела. Она, по-моему, наглоталась какой-то дури… Думаю, чепуха, но все-таки решил позвонить вам.

— Ее муж, — объяснил Олле Римборг непонятливому подростку. — Я имею в виду, муж Кристины Германссон. Они же жили в отеле… тогда, то есть в декабре. Мы с Кристиной учились в одном классе в гимназии. Старая знакомая, одноклассница, можно сказать… так, значит, она твоя тетка?

— Тетка.

— Ага, вот оно… вот я и думал… я даже бабушке твоей сказал… вернулся он среди ночи. Муж ее. Кристины то есть. Говорили, он уедет в Стокгольм вечером. Он и уехал. Часов в двенадцать ночи, наверное. Она-то там спала с ребенком. А он вернулся. Трех еще не было.

— Погодите-ка, — сказал Кристофер. — О какой ночи вы говорите?

— Когда твой брат исчез. Ясное дело, о какой же еще. Я за газетами слежу, еще как… некоторые не следят, а я слежу. А некоторые даже и не заглядывают. Дядя твой исчез с понедельника на вторник, а брат — на следующую ночь. Со вторника на среду, другими словами. Ну да… как раз рождественская неделя.

— Совершенно верно, — подтвердил Кристофер. У него бешено заколотилось сердце. Он лихорадочно пытался найти формулировку. — Значит, вы говорите, что Якоб… как его там… Якоб Вильниус уехал из отеля в двенадцать… то есть сразу после празднования… а потом вернулся в три? Я правильно понял?

— Правильно. Точка в точку.

— А что было потом?

— Потом?.. Потом они уехали. На следующее утро. И Кристина, и этот… как ты его назвал?

— Якоб Вильниус.

— Якоб Вильниус. И их малыш. Позавтракали в семь часов, только-только буфет открылся, и съехали без четверти восемь. По-моему, без четверти.

Снова короткая пауза, словно каждый ждал, что скажет собеседник.

— И? — спросил наконец Кристофер.

— И все. А что еще? Ничего вроде особенного, а я запомнил. Хотел Кристину спросить на похоронах, но она была так… она была в таком горе, что я не решился ее беспокоить. Мы, само собой, учились в одном классе, но друг друга почти не знали. Знаешь, как бывает — в одном классе, а, по-моему, так ни разу и не поговорили.

— Знаю, — сказал Кристофер.

— Так, значит, ты вот почему звонил…

— Да.

— Что ж… ничего особенного. Здесь, знаешь, не так много событий. У нас в Чимлинге. Ну, ты понимаешь, что я хочу сказать…

— Понимаю. Еще бы!

Кристофер поблагодарил и повесил трубку.

Я сказал «понимаю». А что я, собственно, понимаю? И есть ли тут вообще что-то, что надо понимать? Якоб Вильниус ночью вернулся в отель. Уехал, а потом вернулся. So what? Кристофер посмотрел на часы — без двадцати десять. Пора бежать в школу, если он не хочет пропустить еще и математику. Ну что ж, Хенрик, я твою просьбу выполнил.

Он почему-то ожидал, что Хенрик тут же появится у него в сознании и рассыплется в благодарностях.

Но Хенрик не появился.

— И кто она? — спросила Эва Бакман. — Уже хватит секретов, все равно не скроешь!

Гуннар Барбаротти посмотрел в сторону и откусил полморковки, стараясь выглядеть как можно более загадочно. Они сидели в «Кунгсгриллен», рукой подать до управления. Национальные шведские блюда. Такие полузабытые лакомства, как пюре из корнеплодов со свиными ножками, селедочные фрикадельки с коринкой, голубцы, щука с хреном и растопленным маслом. Сегодня у них в программе был истербанд с тушеным картофелем, свекла и салат из помидоров. Оба заказали одно и то же. Они заходили сюда не реже, чем дважды в неделю.

Гуннар Барбаротти знал, что Эве уже давно не терпится задать этот вопрос, он даже не понимал, почему она молчит: здесь, в «Кунгсгриллен», даже самые щекотливые вопросы казались не такими уж щекотливыми. Он отрезал кусок сосиски и сунул в рот.

— Марианн. Ее зовут Марианн.

Эва Бакман уставилась на него с подозрением:

— Я знаю, что ее зовут Марианн. Ты еще вчера проговорился. И это все, что ты можешь о ней сказать? Ты что, отличаешь женщин одну от другой только по имени?

— Что с тобой? — спросил Гуннар Барбаротти. — Я-то думал, мы будем обсуждать работу, а не мою убогую личную жизнь… Ну хорошо: ее зовут Марианн, сорок лет, разведенная акушерка, живет в Хельсингборге, двое детей-подростков.

— Отлично, — вздохнула Эва, — спасибо, что просветил. Романтики в вас на десятерых, господин инспектор. Красивая?

— Никогда не видел красивее.

— Зубы белые?

— Йес.

— А титечки?

— О, йес. Две.

Эва засмеялась:

— И душа есть?

— Большая, красивая душа… Вот что, хватит об этом. Предложения мне никто не делал. И неужели это так странно, что я опять встречаюсь с женщиной?

— Куда страннее, чем ты думаешь. — Теперь настала очередь Эвы выглядеть загадочно.

— Почему это… да ладно, я вас познакомлю при случае… если у нас все будет продолжаться.

— Это обещание?

— Скорее вынужденная необходимость. Еще раз — хватит об этом. Я хотел поговорить с тобой о деле. Если уж я приглашаю на такой шикарный истербанд, ты должна идти на уступки. Выразить благодарность.

— Понятно… тебе нужна помощь. Как всегда. Сам не справляешься, тоже как всегда. There is no such a thing as a free easter band.[63]В чем дело?

— Хенрик Грундт.

— Ага!

— Что — ага?

— Трудно объяснить. Скорее всего, удивление. Ты не говоришь об этом деле уже недели две.

— Не говорю — не значит, что не думаю.

— Как будто я не думаю… Продолжай.

— Хм… в общем, эта женщина на свадьбе…

— Невеста?

— Нет. Не невеста. Там кроме невесты было еще штук семь — десять.

— Продолжай.

— Она сидела напротив меня…

— И что?

— Потом мы разговорились… и выяснилось, что ее фамилия Вильниус.

— Вильниус?

— Анника Вильниус.

Эва Браун сделала вопросительную мину: подняла брови, еще что-то сделала с губами, — он не мог определить что, но мина вышла очень выразительная. И очень вопросительная.

— Первая жена Якоба Вильниуса. Якоб сейчас женат на Кристине Германссон, а Кристина Германссон…