Партчиновники наперебой клялись в верности усопшему вождю, но его воля, выраженная столь ясно и недвусмысленно, уже ничего для них не значила. Крупская ощутит это первой.

Комиссию по увековечению памяти вождя тоже возглавил Дзержинский. Он поставил вопрос о том, что надо сохранить облик Ленина и после смерти.

Первым сохранить тело предложил нарком Леонид Борисович Красин. Он хотел его заморозить и намеревался закупить в Германии необходимое оборудование. Но молодой ученый Борис Ильич Збарский, опираясь на успешные работы профессора Владимира Петровича Воробьева, заведовавшего кафедрой анатомии Харьковского университета, предложил бальзамирование. Збарский проявил настойчивость и добился реализации своей идеи. Феликс Эдмундович его поддержал: уж если царей бальзамировали, то не забальзамировать Ленина — преступление.

Крупская возражала. На девятый день после смерти говорила: «Большая у меня просьба к вам, не давайте своей печали по Ильичу уходить во внешнее почитание его личности. Не устраивайте ему памятников, дворцов его имени, пышных торжеств в его память и так далее — всему этому он придавал в жизни так мало значения, так тяготился всем этим. Помните, как много еще нищеты, неустройства в нашей стране. Хотите почтить имя Владимира Ильича — устраивайте ясли, детские сады, дома, школы, библиотеки, амбулатории, больницы, дома для инвалидов и т. д.».

Но ее отстранили от решения этого вопроса.

У Сталина было свое мнение: «Через некоторое время вы увидите паломничество представителей миллионов трудящихся к могиле товарища Ленина».

Под руководством Дзержинского в сжатые сроки построили Мавзолей. Пост № 1 караула у Мавзолея был установлен приказом командующего Московским военным округом Николая Муралова.

В июне 1924 года, когда работы были закончены, решили впервые показать забальзамированное тело. Збарский пришел к Крупской за одеждой. «Надежда Константиновна, — вспоминал он, — принесла рубашки, кальсоны, носки; руки у нее дрожали». Вечером 18 июня в Мавзолей пришли представители различных компартий, съехавшиеся в Москву на конгресс Коминтерна, и, конечно, его родные. Надежда Константиновна плакала, глядя на тело мужа.

Для нее выделили время, когда она могла приходить в Мавзолей. Возле саркофага ставили стул и оставляли ее одну, чтобы она могла побыть с мужем.

Владимир Ильич Ленин превратился в диковинку, московскую достопримечательность. Люди приезжают в столицу, идут на Красную площадь, заходят и в мавзолей. Где еще в мире бесплатно увидишь такую мумию? После смерти Ленин превратился в политический символ, товарный знак, которым ловко пользовались его наследники по партии, большинство которых Ленина не читали и не понимали.

Книги о Сталине выходят одна за другой, а о Ленине — в основном переводы. Сталин — не только знамя сегодняшних державников и государственников, но и политик, чье наследие по-прежнему определяет нашу жизнь. А что осталось от Ленина?

Может быть, его опыт свидетельствует о том, что решение проблем России — не в создании системы жесткой и жестокой власти, даже если власть принадлежит просвещенному и разумному человеку? Этот путь ведет к тому, что развитие России идет даже не по спирали, а по кругу. Заложенная Лениным система рухнула так же легко, как царский режим в 1917 году.

Да, Владимир Ильич был фанатиком власти. Ради нее был готов на всё — отдать пол-России. Он оседлал идею строительства коммунизма, счастливого общества. Хотите быть счастливыми? Значит, надо идти на жертвы. Вот миллионы в Гражданскую и погибли. Ленин ввел заложничество: детей брали от родителей в заложники, нормальный ум может такое придумать?

И всё-таки Ленин оставался человеком XIX века.

«Владимир Ильич, — объясняла Крупская академику Исааку Израилевичу Минцу, — вначале очень напирал на то, чтобы ввести у нас некоторую демократию. Например, жили мы в Швейцарии. Там очень много таких вещей, и нам надо их перенять. Например, отсутствует бюрократизм в школьном деле. Там, например, мать не вызывают, а спрашивают мальчика: “Вы каждый день обедаете?” Тот говорит — нет, и его сейчас же записывают на обеды. Не надо доказывать государству, что сапог нет, — дают сапоги. У милиционера легкие не в порядке, его в санаторий посылают. Там очень много демократичности».

Ленин с легкостью рассуждал о необходимости расстреливать тех, кого считал врагами советской власти, но споры и политические разногласия не считал поводом для вражды и репрессий. Менял гнев на милость, если недавний оппонент превращался в политического союзника. Люди, которых он бранил, оставались его ближайшими соратниками, помощниками и личными друзьями. Он не уничтожал тех, с кем разошелся во взглядах. И соратники его не боялись.

Об этом в 1928 году на июльском пленуме ЦК партии напомнил председатель ЦИК СССР Михаил Иванович Калинин:

— Тот, кто из вас часто имел дело с Владимиром Ильичом и куда-нибудь уезжал, где дело нужно было делать, где были плохие обстоятельства, люди что-нибудь плохо сделали, — тот знает, как Ленин, например, говорил: поезжайте и расстреляйте там, расстреляйте их. Так и говорил: расстреляйте! Если бы вы его не знали, так у вас была бы уверенность, что действительно нужно было расстрелять этих людей. Буквально можно было понять именно так. Но если бы человек поехал и в точности исполнил поручение…

У сидевшего рядом Анастаса Ивановича Микояна, наркома внутренней и внешней торговли, вырвалось:

— Его бы тоже могли расстрелять.

Калинин закончил более мягко:

— Это было бы абсолютное извращение поручения Владимира Ильича…

Но Ленин заложил основы системы, которая при Сталине превратилась в кровавую диктатуру. Он писал председателю Петроградского совета Зиновьеву после убийства комиссара по делам печати, пропаганды и агитации Петрограда Володарского: «Надо поощрять энергию и массовидность террора против контрреволюционеров, и особенно в Питере, пример коего решает».

Ленин считал, что вправе нарушать любые нормы морали и нравственности ради великой цели. Он, вероятно, полагал, что сам-то судит по справедливости. Но не мог не понимать, что отменил правосудие на территории всей страны и наделил своих соратников и последователей беззаконным правом решать чужие судьбы.

Ленин создал систему, подавляющую свободу человека. Но вот что важно: чем дальше, тем меньше система ему нравилась! Владимир Ильич не был ни коварен, ни жесток. Ему уничтожение людей вовсе не доставляло удовольствия. Он с отвращением наблюдал за рождением советской бюрократии и советской аристократии.

«Много разговоров о смерти вождя, — записал в дневнике академик-историк Степан Борисович Веселовский. — Мне кажется, что он умер лично для себя вовремя, то есть он изжил самого себя, его время, события, вынесшие его наверх, пошли дальше. Пронесся смерч, кончился, как говорил Гастев, иллюминационный период революции, когда первенство принадлежало людям с такой патологически напряженной волей, какой обладал Ленин… Для созидательной работы он был совершенно не способен».