Там ему снова повстречался мужчина из Вены. На этот раз он представился: его звали Йозеф Кель, но все называли его Пепи. Он явно пользовался влиянием; позднее Фриц узнал, что Пепи был главой лагерного Сопротивления. Сразу почувствовав в нем товарища, Фриц наконец рассказал правду. Точнее, ее часть: то, что побывал в Бухенвальде и Освенциме, и историю побега с поезда, до самого ареста. Но не больше. Фриц утверждал, что он политический заключенный. Все надежды на выживание здесь зависели от того, удастся ли ему скрыть свое еврейство.

Уже в третий раз Фриц как новичок оказывался в концентрационном лагере. Он принял душ, у него конфисковали все имущество и одежду. Ощутив, как машинка дерет ему скальп, и увидев, как едва отросшие волосы клочьями падают на пол, он подумал, что вернулся в кошмар уже навсегда.

– Вот так приходится расплачиваться за то, что ты скрывал свой адрес, – сказал гестаповский служащий, записывая его данные. Фриц посмотрел на него с недоумением.

– Это единственная причина, по которой ты здесь.

Служащий махнул головой на сопроводительное письмо от офицера Вермахта, лежавшее на столе. Потом, подняв взгляд на Фрица, добавил:

– Теперь слишком поздно, приятель.

Они что, до сих пор думали, что он шпион? Фриц оказался перед жуткой дилеммой. Если он скажет правду, то лишится последней надежды выпутаться из ситуации. Зрелище гранитного карьера подтверждало все жуткие слухи, ходившие о Маутхаузене. Но если он будет молчать, то, скорее всего, его станут пытать и расстреляют.

Фриц решил, что безопасней всего сознаться, придерживаясь той же самой полуправды, которую он сообщил Пепи Келю. Признав, что сбежал с поезда, следовавшего из Освенцима, он закатал левый рукав и продемонстрировал татуировку.

– Основания для заключения? – спросил служащий.

– Защитный арест, – ответил Фриц. – Немец, ариец, политзаключенный.

Не моргнув глазом, служащий внес Фрица в журнал учета, присвоив ему номер: 130039[462]. Информацию о нем невозможно было проверить, даже если бы гестапо решило этим заняться. Освенцима больше не существовало – 27 января, в тот самый день, когда Фриц сел в военный поезд в Блинденмаркте, в лагерь вступила Красная армия. В Моновице она обнаружила лишь несколько сот полумертвых призраков из госпиталя, большая часть которых недолго прожила после освобождения[463].

Фриц назвал свою кузину Линши – официально арийку, – как ближайшую родственницу и сообщил свой настоящий венский адрес. Насколько он знал от Фредля Вохера, там не жил никто, кому могла угрожать выявившаяся связь с ним. Что касается профессии, он хорошо подумал, прежде чем отвечать. В лагерях он много чему научился, но о чем следовало заявить в первую очередь? В строителях тут, похоже, не нуждались, а любой непрофессионал, естественно, тут же оказывался в карьере. Поэтому Фриц сказал, что является инженером по отоплению[464]. Это было наполовину правдой – он помогал на строительстве нескольких теплоцентралей, а у отца научился тому, что относительно профессии в лагере схитрить довольно легко.

Хотя его побег и не удался, он по крайней мере дал Фрицу возможность немного восстановить здоровье и силы. Он прекрасно понимал, что они станут для него плюсом, который поможет выжить, но еще не представлял себе, насколько весомым. Даже после того, как большую часть своей взрослой жизни Фриц провел в аду на земле, худшее еще ждало его впереди.

* * *

Фрица отправили в блок, расположенный угнетающе близко к лагерному бункеру с газовой камерой и крематорием. В соседней секции, отделенной стеной, в нечеловеческих условиях содержались сотни советских военнопленных, которых морили голодом и использовали для убийственно тяжелой работы. Две недели назад русские пытались бежать, набросав мокрые одеяла на электрическую изгородь, чтобы ее закоротить. Многих сразу расстреляли из пулеметов, но четыреста заключенных смогли скрыться. Несколько дней после этого местные жители слышали из леса выстрелы: эсэсовцы охотились за беглецами и расстреливали их[465].

Лагерь был переполнен; в бараках, рассчитанных на триста человек, содержалось во много раз больше. Как все концентрационные лагеря на территории Рейха, Маутхаузен лопался по швам от потока эвакуированных из Освенцима.

Фриц мечтал о встрече с отцом и друзьями, которые должны были находиться где-то среди этих толп. Но сколько он ни спрашивал, ему не удалось найти никого, кто знал бы, куда их отправили, или вспомнил их имена. По его сведениям, хотя составы из Освенцима прибывали регулярно, ни 26 января, ни в ближайшие даты их не было.

В конце концов Фриц пришел к выводу, что его отца в лагере нет. Но если это так, то где же он? Фриц много слышал о зверствах нацистов в Польше и Остланде – о целых транспортах евреев, убитых в лесах. Неужели такое случилось и с их транспортом? И неужели ему удалось этого избежать?

* * *

Густав сидел, прислонившись спиной к стенке вагона. Фриц исчез, выпрыгнув через борт в студеную ночь. Да поможет ему Господь найти дорогу домой и там скрыться. Густав чувствовал себя предельно слабым и изможденным. Уже много дней он ничего не ел, а вместо воды время от времени глотал снег. «Люди убивают друг друга за корку хлеба, – писал он. – От голода мы стали изобретательными… спускаем, словно на удочке, кружку, привязанную шнурком к палке, за борт вагона, чтобы зачерпнуть снег».

Той же ночью поезд со своим грузом мертвых и умирающих подъехал к перрону Маутхаузена. Его окружил эсэсовский кордон. Шли часы: забрезжил рассвет, миновало утро. В вагонах те, кто еще был в сознании, гадали, что происходит. Казалось, возле состава кто-то спорил.