— А ты могла бы остаться с ним навечно? — мягко спросила Персефона.

Из глаз Лины хлынули слезы и потекли по щекам, оставляя блестящие следы.

— Невыносимо думать, что он может снова отвернуться от меня, от моей души... или примет меня только потому, что хочет видеть во мне нечто такое, чем я не являюсь.

— Не решай окончательно, пока не обдумаешь все как следует, — сказала Деметра.

— Да, обещай мне, что ты хорошенько обдумаешь мое предложение. Осень здесь только начинается. У тебя есть время до первых дней весны, а потом я вернусь за твоим окончательным решением.

Персефона отерла слезы с лица Лины. Потом, невесело улыбнувшись, богиня сунула руку за ворот свитера, где пряталась серебряная цепочка. И, не говоря ни слова, сняла ее через голову. Аметистовый нарцисс вспыхнул, отразив свет ламп кондитерской.

— Это принадлежит тебе, — сказала она, осторожно надевая кулон на Лину. — Цепочка была порвана, а потом связана узлом. Я не стала ничего менять. Только ты можешь это сделать.

— Ох... — судорожно вздохнула Лина. И сжала в ладони цветок, с любовью вырезанный для нее. — Я и не думала, что когда-нибудь снова его увижу. Спасибо!

Из кухни выбежал Антон. Насвистывая мелодию из «Джипси», он нес круглый подносик с душистой горячей пиццей. Но, взглянув на Лину, резко остановился.

— Почему ты плачешь? — Его глаза вспыхнули, и он уставился на Персефону. — Эй, мисс Красотка, если это вы довели ее до слез, я...

— Нет, Антон, она тут ни при чем. — Лина улыбнулась сквозь слезы, вытирая лицо тыльной стороной ладони. — Персефона подарила мне украшение, настолько прекрасное, что я расплакалась.

Антон слегка расслабился.

— Персефона? То есть имя как у богини?

— Именно как у богини, — кивнула Персефона.

— Но я раньше вас тут не видел. Откуда вы знаете Лину? — спросил Антон.

Персефона улыбнулась.

— Лина помогла мне стать взрослой.

Антон недоуменно нахмурился.

— Персефона, — окликнула дочь Деметра. — Нам пора идти.

— Антон, пожалуйста, упакуй нам эту пиццу, мы заберем ее с собой. И добавь в пакет большой ломоть «Губаны», хорошо?

— Конечно, — кивнул Антон. — Могу я сделать что-то еще для ее величества? — Он кивком головы указал на Деметру.

Персефона рассмеялась.

— Просто дай мне счет.

— Я заплачу, — сказала Деметра.

С величайшим достоинством она встала и подошла к кассе.

— Чем она заплатит? — шепотом спросила Лина.

Персефона в ответ лишь пожала плечами.

— Антон! — окликнула Лина своего служащего.

Тот посмотрел на нее.

— С этими леди мы можем совершить обмен. Только уж постарайся не продешевить.

Антон вытаращил глаза.

— Как скажешь, босс! — Он повернулся к богине. — Итак, королева Гринтри, что вы можете предложить за пиццу, «Губану» и вино?

Деметра надменно вскинула подбородок.

— Мне больше нравится титул богини. У королев слишком скромные владения.

— Отлично, богиня Гринтри. И что вы предлагаете?

Деметра хитро улыбнулась.

— Ты когда-нибудь хотел завести говорящую птицу?

— Нет, милая, — покачал головой Антон. — Тут у нас и без того слишком много всякого зверья. Еще попытка.

Персефона потянула Лину за рукав.

— Пусть себе торгуются. Мне нужно спросить тебя кое о чем еще.

— О чем же?

— Что у тебя было с Аполлоном?

— Ничего, — удивленно ответила Лина.

— Ничего? — переспросила Персефона.

— Абсолютно ничего.

— Ты отказала богу света? — Персефона, похоже, не верила собственным ушам.

— Конечно. Меня может интересовать только один бог за раз, — улыбнулась Лина.

— В самом деле? — Персефона задумчиво постучала кончиками пальцев по собственному подбородку. — Какая интересная идея...

— Продано! За одну золотую корону... может, она и поддельная, но я в восторге! — взвизгнул Антон.

Гадес надолго задумался, не в силах оторвать взгляд от рисунка, поданного ему маленьким призраком.

— Тебе нравится? — спросила Эвридика.

— Откуда ты знаешь? — Голос Гадеса прозвучал глухо и незнакомо для его собственных ушей.

Сколько времени прошло с тех пор, как он по-настоящему разговаривал хоть с кем-нибудь? Он не мог вспомнить.

— Я очень много думала о ней. Она даже начала мне сниться. Вот только когда я видела ее во сне, она выглядела совсем не так, как тогда, когда была здесь. Но ее вид... мне трудно объяснить... ее облик, тот, что я видела во сне, казался мне правильным. Вот я и нарисовала ее именно так. А когда показала портрет Япису, он сказал, что я должна отнести его тебе.

— Надеюсь, я не позволил себе лишнего, мой господин, — тихо произнес Япис.

Гадес все так же смотрел на рисунок.

— Нет, старый друг, ты не позволил себе лишнего. Ты был прав, решив показать это мне. — Он наконец заставил себя оторваться от портрета и посмотрел на Эвридику. — Спасибо. Могу я оставить это себе?

— Конечно, господин. Все, что я делаю, принадлежит тебе.

Гадес снова посмотрел на изображение Каролины. Черты ее смертного лица были нежными и добрыми, ее тело было пышным и женственным. Гадес ощутил, как что-то дрогнуло у него внутри просто оттого, что он смотрел на рисунок, и он закрыл глаза, стараясь изгнать ее образ из памяти. У него не хватило сил поверить ей, и он чуть не потерял ее душу в Тартаре. Но она выстояла перед чудовищной бездной... лишь для того, чтобы оказаться преданной и раненной его поспешными, необдуманными словами. Он не заслужил дара ее любви.

— Нет, — сказал он. — Я не верю, что она вернется к нам.

Эвридика чуть слышно охнула, и Гадес, открыв глаза, увидел, как Япис обнял призрачную девушку.

— Ну-ну, тише, — заговорил даймон. — Где бы она ни была, она тебя не забыла. Она тебя любит.

— Оставьте меня, пожалуйста, — выдохнул Гадес.

Япис жестом попросил Эвридику выйти, но сам задержался в палатах своего господина. Ему было больно от страданий темного бога. Гадес совсем перестал двигаться. Он не выплескивал гнев и разочарование в кузнице. Он отказывался есть и почти не спал. А когда выходил в тронный зал и принимал прошения душ умерших, то выглядел так, словно и сам принадлежал к их числу и был приговорен к вечному блужданию вдоль берегов Коцита, реки плача.