Не слишком образованный, Блюмкин, однако, обладал природным умом и разнообразными способностями, которые порой значительно осложняли ему жизнь.

В начале 20–х годов Блюмкин был заметной фигурой в мире московской литературно–артистической богемы. Одно время он даже входил в какое–то поэтическое объединение, поскольку и сам писал стихи. Что удивительно – он дружил с Сергеем Есениным. Тот был убежденным антисемитом, а вот Яню Блюмкина почему–то обожал. Блюмкин не раз участвовал в загулах знаменитого поэта. Когда однажды Есенина арестовала ЧК, Блюмкин под личное поручительство в считаные часы добился его освобождения. Дружил он и с другими знаменитостями: имажинистами Александром Кусиковым, Анатолием Мариенгофом и Вадимом Шершеневичем, журналистом Михаилом Кольцовым, писателем Валентином Катаевым, художником Робертом Фальком. В «Кафе поэтов» на Тверской его часто видели в компании Владимира Маяковского и Сергея Городецкого. Странные, противоречивые отношения были у него с Осипом Мандельштамом. Широко известен скандал Блюмкина с гениальным поэтом, но мало кто знает, что они не раз, и вполне мирно, встречались и в дальнейшем. Блюмкин знавал и Николая Гумилева, которого боготворил. Бывал он в домах Алексея Николаевича Толстого и Алексея Максимовича Горького.

К достоинствам Блюмкина следует отнести его храбрость. Примечательно, что за свою короткую жизнь он был шесть раз ранен (в том числе четырежды – холодным оружием) и четыре раза награжден.

В мае 1920 года корабли Волжско–Каспийской флотилии под командованием Федора Раскольникова{71} совершили легендарный переход из района Баку к иранскому порту Энзели. Здешнюю бухту помимо персидских войск охраняла английская дивизия, усиленная бронеавтомобилями и самолетами.

После того как корабельные пушки подавили батареи противника, на берег был высажен десант под командованием Вани Кожанова{72}. В результате дерзкой операции советской России были возвращены угнанные белогвардейцами под покровительством англичан 23 корабля, плавбаза с четырьмя торпедными катерами, авиатранспорт с четырьмя гидросамолетами, 50 орудий, 20 тысяч снарядов, 20 радиостанций и много другого военного имущества. К тому же Каспийское море отныне стало свободным и безопасным для судоходства. Среди участников операции был и Яков Блюмкин.

Затем Блюмкин объявляется в Монголии. Здесь, правда, дела у него не сложились. Его отзывают в Москву.

Еще один неожиданный поворот судьбы – Блюмкин оказывается в особо секретной экспедиции, якобы научной, в Центральной Азии. Сталкивается там, и вовсе не случайно, с настоящей научной экспедицией знаменитого Николая Рериха.

В последнее время появилось несколько книг и множество журнально–газетных публикаций, в которых довольно убедительно утверждается, что целью путешествия Блюмки–на были поиски загадочной страны Шамбалы. (К слову, подобные экспедиции в Тибет направляли позднее и эсэсовские спецслужбы Генриха Гиммлера.)

Конечно, тибетские тайны, поиски Шамбалы, магические способности лам – вещи невероятно интересные. Для литераторов и журналистов. Но для любой разведки Центральная Азия – это прежде всего стратегически важный регион. Знаменитый русский путешественник генерал–майор Николай Пржевальский свои четыре экспедиции в Центральную Азию совершил не только из любви к дальним странствиям. И Потапов был крупным востоковедом, но – при погонах генерал–лейтенанта Генерального штаба.

В ИНО Блюмкин пользовался репутацией одного из самых результативных и удачливых сотрудников. Несколько лет он работал нелегальным резидентом внешней разведки в Сирии, Палестине, Египте. Сменил не одно имя, в последние годы разъезжал по фальшивому персидскому паспорту под фамилией Якуб Султан–заде.

В 1929 году, возвращаясь с очередным отчетом в Москву, Блюмкин имел глупость «завернуть» в Стамбул, на улицу Исмет–паши, где навестил высланного из СССР Троцкого. Двигали наивным до изумления Блюмкиным, как следует из его допросов, не политические мотивы (в существе партийных, тем более теоретических, разногласий он просто не разбирался), а природная любознательность. После Гражданской войны Блюмкин некоторое время служил при нар–комвоенморе и председателе Реввоенсовета «для особых поручений» и потому относился к Троцкому с глубочайшим почтением. О том, что любой человек, приближавшийся теперь к Льву Давидовичу хоть на версту, рассматривался Сталиным как личный враг, Блюмкин и не подозревал. (Кстати, именно Блюмкин устроил известную личную встречу Троцкого с Есениным, в которой выяснилось, что Троцкий хорошо знает стихи поэта.)

Как бы то ни было, Яков по дурости взялся исполнить личную просьбу изгнанника – доставить в Москву письма к его еще нерепрессированным родственникам. О визите Блюмкина к Троцкому в Москве стало известно едва не в тот же самый день. Лев Давидович был плотно обложен агентами Лубянки.

После нескольких дней разработки Блюмкина арестовали. Допросы вел заместитель начальника Секретного отдела ОГПУ Яков Агранов. Блюмкин хорошо знал его не только по службе, но и по частым сборищам у Маяковского и Бриков («Дорогому Блюмочке» – так подписывал ему поэт книжки своих стихов). Агранов был следователем опытным, коварным и подлым. Свою карьеру он начал с того, что, расследуя «дело Таганцева», подвел под расстрел среди многих других одного из крупнейших российских поэтов Николая Гумилева, которого так любил Блюмкин.

Дело было представлено таким образом, что Блюмкин якобы являлся курьером между Троцким и руководителями троцкистской оппозиции в СССР. Поначалу ничто не предвещало жестокой расправы, тем более что и Трилиссер, и Менжинский были против применения крайних мер по отношению к сумасбродному, но ценному сотруднику. Но Ягода 3 ноября на коллегии ОГПУ огласил личное распоряжение Сталина, не подлежащее пересмотру.

Блюмкина расстреляли. Существует миф, что перед казнью, прежде чем грянул залп, Блюмкин крикнул отделению красноармейцев: «По революции пли!» Это именно красивый миф, не более. Казни как определенного законом ритуала ни в ОГПУ, ни впоследствии в НКВД—МГБ не существовало. Не выстраивали отделения бойцов, не завязывали обреченному глаза. В приговоре указывалось: «ВМН». Человека со связанными руками заводили в специальное помещение, и палач, стыдливо именуемый исполнителем, стрелял ему в затылок из нагана. Только и всего…

То был первый случай, когда члена ВКП(б) расстреляли не за уголовное преступление или за доказанный шпионаж, а за принадлежность (причем недоказанную) к оппозиции. Иначе говоря – за инакомыслие. Хотя, по сути дела, никаким оппозиционером Блюмкин конечно же не был.

Ответственные сотрудники центрального аппарата ОГПУ, в том числе и Артузов, были в шоке. Споров в коридорах, разумеется, не было. Все понимали, что смертный приговор, явно неадекватный допущенному служебному проступку, есть не что иное, как жесткое предостережение. Оно означало, что отныне малейшее отклонение от так называемой генеральной линии партии может быть приравнено к государственной измене…

Но вот что удивительно: примерно в то же время «отклонение от линии» допустил… заместитель председателя ОГПУ Генрих Ягода. И ему это сошло с рук. Тогда.