Мы слишком беспечно отнеслись к ее потрясенности, именно потрясенности, а не страхам. После этого случая Раиса Максимовна замкнулась, перестала выходить даже к своим товаркам. В последующие дни мне стоило больших усилий удерживать ее от общения с бутылочкой, пока однажды я не сказал:

— Чего вы волнуетесь?! Деньги в Промстройбанке, и, чтобы ограбить меня, прежде надо ограбить банк. Другое дело, что самые опасные грабители сейчас сами банкиры. Но им, чтобы вывернуть ваши карманы, не надо приставлять пистолет к виску или нож к горлу, для этого вполне достаточно какой-нибудь миролюбивой галочки на полях вашего финансового отчета.

Как ни странно, мои слова, что ныне можно грабить без ножей и пистолетов, успокоили ее. Раиса Максимовна пришла в себя, вновь стала спускаться во двор на посиделки. Мне бы тут и умерить свой пыл, но нет… Увидев, что автодороги почти очистились и снег лежит только на обочине, я предложил Розочке выехать за город покататься, благо у меня три автомобиля.

Пришли мы с Розочкой на автостоянку и, как в сказке, одну машину посмотрели — волшебство, шестерка кофейного цвета — как игрушечка. Вторую глянули — лучше первой, семерка белого цвета: солнце на никелевой рамочке играет, ни за что не скажешь, что машине шесть лет. А уж к третьей подошли и вовсе заглядение, ни в сказке сказать, ни пером описать — «Мерседес-Бенц» модели 190 «Е» рубинового цвета. Розочка как стояла, так и оцепенела. Я нажал кнопочку сигнализации, «мерс» мигнул фарами, я открыл правую дверцу прошу, Роза Федоровна!

Она привстала на цыпочки, посмотрела на меня каким-то особенным взглядом, подошла и, упав в мои объятия, сказала:

— Ну, Митя, мне даже страшно, ты — сразу за Твардовским, а потом уже за тобой все другие современные поэты!

Почему она так сказала? Сие не знаю и не ведаю. А потом еще повинилась за куртку, за джинсы, за шарф мой мохеровый…

— Да ладно тебе!.. — остановил я ее.

Мне пришло на ум, что мы с нею два сапога — пара. Грубо, конечно, но именно эта пословица привела в восторг. Два сапога — пара!.. Не назови она Твардовского и не повинись передо мной — я бы не потерял контроля, предложил бы Розочке как-нибудь в другой раз взять с собою Раису Максимовну, но, как говорится, в зобу дыханье сперло, в своих фантазиях я уже представлял себя вторым после Твардовского, а потому на ее предложение, недолго думая, повернул направо, домой. Уж очень мне хотелось угодить Розочке, ведь в душе моей играл оркестр серебряных струн.

Когда мы с Розочкой въехали во двор, Раиса Максимовна сидела на лавочке среди товарок. Увидев «мерс», они примолкли, а потом дружно засмеялись Раиса Максимовна отпустила шуточку, явно в наш адрес. Разумеется, она и думать не думала, что это мы подъехали.

А между тем Розочка вышла из машины и, слегка опершись о раскрытую дверцу, громко позвала:

— Ма, скорее иди сюда, поедем!

Раиса Максимовна опешила, как сидела, так и продолжала сидеть. Потом очнулась, повела плечами:

— Ты, что ли, доню?! А в машине кто?..

Раиса Максимовна быстро приблизилась, но в последний момент стушевалась, стала опасливо заглядывать в салон, стараясь углядеть меня за затемненными стеклами. Тогда я открыл дверцу и пригласил ее садиться. Увидев, что за рулем действительно зять, она неуклюже, точно Винни-Пух в норку кролика, влезла в машину и, тяжело отдуваясь, плюхнулась на сиденье. «Мерседес» мягко присел и чувствительно, словно шлюпка, качнулся с борта на борт.

Когда успела сесть Розочка, я не заметил, даже хлопка двери не услышал. Откуда-то набежала пацанва, стали заглядывать в салон, корчить рожи:

— Мил-ли-арде-ры, мил-ли-арде-ры!..

В ответ мы с Розочкой засмеялись, и я не торопясь выкатил на главную улицу. Миновал телеграф, мост через Волхов, гостиницу «Садко», а затем свернул в аллею вековых вётел, уходящих за город. Вспомнилось бунинское: «Кругом шиповник алый цвел, стояли темных лип аллеи…» Нет-нет, шиповник никогда здесь не цвел. Сквозь стройные ряды деревьев, стоящих по обе стороны дорожной насыпи, по которой мы ехали, всегда просматривались пустынные пойменные луга, в эту зиму как-то по-особенному заснеженные. Во всяком случае, когда я бросал беглый взгляд на обочину, мелькание снежных белых пятен между деревьями казалось мельтешением, а мельтешение — кромешной белой вьюгой, стеной, вставшей у насыпи.

— Боже! Словно на лодке — сквозь белый ливень, — воскликнула Розочка и повернулась к матери.

Я тоже посмотрел на нее через зеркальце. Сцепив руки на груди и изумленно приподняв брови, она отрешенно смотрела в одну точку.

— Ма, ты чего? — обеспокоилась Розочка.

— Ничего, — ответила Раиса Максимовна, не отрывая взгляда. И усмехнулась: — Миллиардеры!

— А, ты вот о чем, — с напускным равнодушием проговорила Розочка.

— Не обращайте внимания, посмотрите — весна, весна кругом! — сказал я, прибавляя газу.

Мы, можно сказать, шагом проехали по «Синему мосту» и теперь сломя голову неслись в сторону автострады Москва-Питер. Я слегка опустил стекло, шины шипели по асфальту, как глазуньи на сковородке. Солнце сияло, солнце, подпрыгивая, скользило над макушками деревьев, словно чья-то бесшабашная голова.

— Да, весна, — задумчиво согласилась Раиса Максимовна и впервые глянула в окно. — Твой отец тоже шоферил, и мы не миллиардеры, а тоже поездили.

В поисках своей темно-коричневой бутылочки она машинально похлопала по карманам, но достать не успела — я притормозил у огромного панно, предваряющего и объясняющего дорожную развилку.

— Дальше — на Москву или на Питер, выбирайте!

Мы вылезли из машины, и нашему взору предстал темный ельник. От него тянуло хвойной свежестью и даже холодом. Лес стоял много ниже насыпи, так что глазам предстали тяжелые разлапистые ветви, на которых кое-где еще сохранялись наплывы снега. Наверное, подтаивая, он сваливался и крошился, во всяком случае, от снежной слюдянистой пыли воздух вокруг казался каким-то сладостно-мерцающим. Было совершенно тихо, но со стороны деревни, растянувшейся вдоль дороги, за ельником, доносилось веселое теньканье синиц. Оно почему-то только усиливало ощущение тишины и сладостного мерцания.

— Ах ты, благодать какая, прямо живая вода вокруг. — Раиса Максимовна глубоко, полной грудью вздохнула. — У нас в Крыму такое бывает в середине июля. К ночи дневная жара спадет, зажгутся звезды, встанет луна, войдешь в воду, а море светится стоячим огнем, и звонкая-звонкая вокруг тишина, до чего ни дотронешься — звенит, аж поет!

Она умолкла и, очевидно, в мгновение ока перенеслась туда, в полночный июль светящегося моря. Пожалуй, только машинальное похлопывание по карманам выдавало, что тело ее каким-то непонятным образом еще здесь.

— Да ладно тебе, ма, — остановила ее Розочка. — Лучше подыши, ты же мечтала посмотреть на лес, подышать хвойным воздухом.

Раиса Максимовна согласилась, что да, мечтала, но сейчас ей надо ехать домой, пора сажать картошку. Мы с Розочкой в один голос стали разубеждать ну на что ей картошка, на базаре купит. В ответ Раиса Максимовна многозначительно ухмыльнулась — она не миллиардерша. Насладясь впечатлением, вдруг хохотнула и не хуже Розочки враз погрустнела — картошка картошкой, а к двадцать седьмому марта, к дню поминовения, или, как она сказала, поминальной субботе, ей край как надо быть дома.