Мишка схватил телефон. Сообщение было от Марины. И Мишка понял, почему этих слов Иринина сестра не смогла произнести вслух.

«Счет идет на часы».

Мишке захотелось заорать, затопать ногами, завыть. Чтобы весь этот мир кругом узнал о творящейся несправедливости. Чтобы взорвать весь этот покой ночных улиц вестью о том, что в больнице умирает сейчас абсолютно ни в чем неповинная Ирина Николаевна Каурова восьми лет от роду. Чтобы этот проклятый город, который Мишка спас всего несколько часов тому назад, ощутил свою вину и свою сопричастность к этой несправедливости и, в благодарность за свое спасение, подарил бы человеческому существу чудо…

Но город оставался молчаливым и задумчивым, разглядывал Мишку глазами своих многочисленных огней и, казалось, не понимал, чего хочет от него молодой лейтенант с отчаянным лицом и походкой старика.

Мишка не знал, конечно, сколько людей в этот момент не просто надеялись на чудо — но делали все возможное, чтобы это чудо произошло.

Он не знал, как Васильев, Витиш и Шаманский дозвонились до начальника Военно-медицинской ордена Ленина Краснознаменной академия имени С.М. Кирова и всем законам природы вопреки, уговорили его не только организовать консультацию, но лично прибыть для этого в город на транспортнике ВВС с необходимой аппаратурой вместе.

Мишка не знал, что всего пять минут назад Константин Кицуненович Инусанов, страшно стесняясь и заикаясь через слово, разговаривал об Ирининой судьбе с самым высокопоставленным оборотнем в стране — министром МЧС.

Не знал Мишка и того, что как раз в тот момент, когда он брел по ночной улице, Александр Мозырев сел напротив своего друга Остапа Флинта и, не глядя ему в глаза, попросил:

— Оська, я все понимаю. Мало у тебя энергии для скачка в сорок первый. Но я тебя прошу — брось меня на несколько дней назад, чтобы я успел все эти аненербевские штуки с того адреса, улица Сиреневая, дом четырнадцать, забрать до того, как их Мишка подберет… Не могу я так. Пусть меня в достоевщине сколько угодно и кто угодно винит, только ради слезинки ребёнка ДОЛЖНЫ разрушаться царства и уничтожаться континенты. Потому что мы живём ради детей. Потому что кроме как ради них, и жить-то, в общем-то, не ради чего…

Да и иные люди не оставались в стороне. Всего пару часов тому назад, во время пересменки на подстанции скорой медицинской помощи Љ 3, где работала Марина, заведующий со смешной фамилией Змиевич попросил персонал собраться на экстренное совещание.

— У Марины Кауровой с сестрой проблемы, — сказал он без всяких предисловий. — Какая-то онкология нетипичная, казусная. С областью я уже решил, палату, питание и лечение предоставят, транспорт наш. Но за все не договоришься — лекарства один хрен надо покупать. Давайте шапку по кругу, — и первым положил на стол пять тысяч из тех пяти с половиной, что оставались у него до зарплаты.

Все эти люди и нелюди делали для Иринки все, что было в их силах — и даже гораздо больше.

Но они не знали, что счет идет на часы.

И в этот момент слева от Мишки раздался скрип тормозов.

— Слюшай, товарыщ мылицыанер, чего такой нэвеселый? Тебю опять забыли, да? — водитель, рослый зеленокожий орк, высунувшись в окно, со стороны пассажирского сидения, вопил так, что его было слышно на другом конце улицы. — Здырово, дуруг! Ты сигодня бэз чумодана, да?

Мишка оглушено посмотрел на орка и вдруг понял, что и грузовичок, и водитель хорошо ему знакомы. В Мишкиной памяти всплыл первый день его пребывания в Городе, его отчаяние на безымянном бульваре, сумасшедшая гонка по лабиринту улиц и незабываемый аромат кабины маленького грузовичка. Именно водитель именно этого автомобиля подвез Мишку до Отдела милиции в тот знойный день.

— Захады! — перед Мишкой открылась боковая дверца кабины, и орк жестом пригласил Мишку на сидение рядом с собой. Мишка, тяжело переставляя ноги, подошел к автомобилю и упал на сидение. В кабине по-прежнему терпко пахло уксусом, луком и свежим самогоном.

— Паехалы! Слюшай, скажи, куда ехат — сразу давэзу, да! Гавари, дуруг, куды едем!

— В общежитие, — сказал Мишка, едва ворочая языком. Совершенно равнодушно он подумал, что более всего похож сейчас на пьяного. — На Лесную.

— Ай, паэхалы! На Лэсную, так на Лэсную! Скажи сичас — едем в Сан-Францисько, прямо в Сан-Францисько поедэм! — орк вдавил педаль и, издав залихватский свист, рванул свой грузовичок с места.

Внезапно на ветровом стекле появились длинные полоски дождевых капель. Хляби небесные разверзлись над Городом. Грузовичок несся по лужам, вздымая вокруг себя водяные крылья. Фонари и светофоры сияли в мокром тумане радужными пятнами.

— Ай, как люды говорят: дождь в дарогу — харошая прымэта!

Улицы были темны, пусты и унылы. На том месте, где у людей располагается душа, у Мишки зияла огромная темная пропасть, и в нее проваливались все его мысли, чувства и переживания.

— «Нэ тэряйте скорость на выражах!» — завопил орк, вписываясь в крутой поворот. — Дэржись, дуруг! Помнить будэшь, как я тебя домчу! Помни всэгда этот день, дуруг! Рэбенок сэгодня родился в нашэм плэмени! Хороший дэнь, да!

Мишку тряхнуло, словно от разряда электричества.

— У вас родился. А у меня умрет, — сказал он и согнулся пополам, прикрыв лицо руками. Он не издал ни звука, но слезы полились из глаз ручьем. Мишке не было стыдно. Ему было только больно. Очень больно.

Он не почувствовал, как орк остановил грузовик.

— Эй, дуруг… — орк осторожно тронул его за плечо. — Нэ надо так, дуруг… У нас так говорят — смерть зилая, но слэпая… Если сразу нэ сиела, второй раз может и нэ найти…

Мишка шевельнул плечом, стряхивая руку орка. Ему не надо было утешений. Он хотел испытать сейчас всю боль, какая только есть на свете. Только эта боль не давала ему забыть сейчас, что он еще жив.

И вдруг что-то произошло. Мишка не смог бы объяснить, что именно, но все кругом изменило, казалось, и суть, и форму. Автотоннель, расцвеченный пунктиром галогенных светильников, сделался необъятным и гулким, точно своды готического собора. Каждый звук эхом отдавался в вечности. Шум дождя снаружи напоминал о временах Великого потопа. А на Мишку смотрел вовсе не зеленокожий орк в замызганном комбинезоне и с глупым акцентом, а древнее существо, в чьих глазах отражалась вековая мудрость всего орочьего племени. И… что-то еще.

— Расскажи мне о своей беде, — сказало существо без намека на акцент. — Расскажи мне все и ничего не скрывай.

Срывающимся голосом Мишка поведал обо всем, что произошло с ним в течение последних нескольких недель. Все-все. О своей работе, о своих друзьях, о Марине — и, конечно, о Ришке. Он не скрывал ничего. Ему казалось, что пока он говорит, он отодвигает нависшую над Иринкой беду.

— До чего же вы глупые, люди… — вздохнул орк, выслушав Мишку. — Вы даже сами не понимаете, какие же вы глупые…

— Почему? — спросил Мишка, на мгновение забыв о своем отчаянии.