Блестя в лунных лучах, влажные семечки пролетели футов пятнадцать и упали в траву, где уже лежало с полсотни их собратьев. Я сидел ниже Мэгги, поэтому меня тоже забрызгало, но я не возражал. Глядя туда, куда она целилась, я подумал, что месяца через четыре мы сможем перестать воровать арбузы у Маккатчи, поскольку совсем рядом с домом у нас появится собственная арбузная плантация.

Учитывая последние события, доктор Палмер предложил нам отложить начало гормональной терапии, но теперь, когда жизнь почти вошла в нормальную колею, он сам вызвал нас к себе на прием. Прием был назначен на завтра. Мэгги была не в особенном восторге, я – тоже, но в последнее время у нее снова начало портиться настроение, а я не знал, что предпринять. Наконец она заметила, как сильно меня пугает ее подавленность, и согласилась попринимать лекарства с месяц и посмотреть, что из этого выйдет.

От арбуза я всегда начинал бегать в туалет. Вернувшись на веранду после очередного похода в дом, я увидел, что Мэгги окидывает взглядом наше хлопковое поле, а на ее лице подсыхают арбузный сок и несколько капель белой краски. У ее ног лежало два аккуратно сложенных полотенца. Блу Второй, наевшись до отвала, дрых без задних ног под качелями.

Мэгги посмотрела на меня, на реку, снова на меня.

– Как насчет искупаться?

Из-за всей этой кутерьмы с беременностью, больницей и прочим мы с Мэгги уже несколько недель ни разу не были вместе. Я не настаивал, полагая, что это не совсем то, что нужно ей сейчас. И вот она сама завела этот разговор.

Я посмотрел на далекую реку.

– Ты имеешь в виду искупаться или… «искупаться»?

Мэгги слегка усмехнулась, покачала головой, словно взвешивая варианты на невидимых весах, и проговорила задумчиво:

– Искупаться.

Я подхватил Блу Второго на руки, и мы побежали по заросшему мягкой травой «языку» между кукурузным и хлопковым полями. На полпути мы спугнули двух оленей, которые мирно кормились в кукурузе – и в свою очередь были напуганы Пи́нки, которая повадилась сюда на ночную кормежку. Сначала мы не поняли, что за туша ворочается в междурядье, но Пи́нки подняла измазанное землей рыло и, не переставая перемалывать зубами кукурузные зерна, презрительно взглянула на нас. Только тогда я узнал свою домашнюю свинью, причем мне показалось, что за последнее время Пи́нки здорово прибавила в весе.

Но вот мы достигли реки. Я взбежал на высокий берег и, с силой оттолкнувшись ногами, прыгнул в лунный свет. Несколько мгновений я летел, и мне казалось – я вот-вот коснусь Млечного Пути, протянувшегося через полнеба, но уже через секунду меня потянуло вниз. Черная вода накрыла меня с головой, течение мягко толкнуло в грудь и повлекло с собой. В жизни найдется немного вещей, которые были бы приятнее ночного купания в теплой реке.

Вынырнув, я выплюнул воду, подплыл к берегу и встал ногами на упругое песчаное дно.

Мэгги стащила через голову короткую майку-топ, сбросила шорты, зашла в воду и обвила меня руками и ногами. Ее короткие волосы торчали вверх и в стороны, плечи покрылись «гусиной кожей», но тело, которым она прижималась ко мне, казалось теплым. Река медленно текла мимо нас, смывая плохие воспоминания и заполняя оставшуюся в душе пустоту.

Таково свойство всех рек. Они дарят жизнь.

Они сами – жизнь.

Откуда-то издалека, из низовьев реки, донесся какой-то звук. Он медленно просачивался сквозь кроны деревьев и вдруг окружил нас со всех сторон. Казалось, самый воздух вдруг заполнился солнечными пылинками, танцующими в лучах света. А еще через мгновение на берегу появился Брайс – совершенно голый, если не считать килта и ботинок. Его лицо было красным, как свекла, – с такой силой он дул в свою волынку, извлекая из нее громкие пронзительные звуки, изливая всю душу в музыке. Его пальцы стремительно перебегали по отверстиям в трубке, а он играл и играл. Если я когда и побаивался Брайса, – а такие моменты у меня бывали, – теперь мои страхи исчезли вместе с летящими в ночи звуками.

Так прошло несколько минут. Наконец Брайс высказал нам все, что хотел, и, войдя в воду у берега, двинулся обратно вниз по течению, унося свою музыку с собой.

Когда звуки волынки затихли вдали, Мэгги кивком показала мне на берег и потянула за руку. Луна заливала реку серебряным светом, и капельки воды, сбегающие по ее спине, сверкали, как бриллианты. Я протянул ей полотенце и расстелил на песке одеяло. Мэгги проворно вытерлась, опустилась рядом со мной на колени и взъерошила мои мокрые волосы.

Она как раз собиралась поцеловать меня, когда что-то отвлекло ее внимание. Чуть склонив голову, она пристально всматривалась в темноту. Вот она прищурилась и подняла повыше полотенце, словно окуная его в лунный свет. Именно в этот момент между ее бровей снова появилась озабоченная морщинка.

Эта перемена испугала меня. По моей спине пробежал озноб.

– Что случилось?.. – спросил я, думая о том, что мы, возможно, поспешили и теперь Мэгги вдруг вспомнилось что-то, что ей хотелось бы забыть.

Не ответив ни слова, Мэгги вскочила на ноги и, подхватив свою одежду, быстрой рысцой двинулась обратно к дому. Пока я натягивал джинсы, она уже исчезла из вида. Я сунул руки в рукава рубахи, подхватил дремлющего Блу Второго и тоже пошел к дому, наподдавая ногами пучки травы и гадая, что я опять сделал не так.

Войдя в амбар, я поднялся в нашу комнату наверху и сразу заметил, что сквозь щель под дверью ванной комнаты пробивается свет. Положив Блу на кровать, я постучал согнутым пальцем по косяку.

– Мегс?..

– Что?

– Все в порядке?..

Она не ответила, поэтому я сходил вниз, принял холодный душ, вернулся в комнату, забрался в постель и стал считать белых баранов, у каждого из которых почему-то было мое лицо. Наконец скрипнула дверь, и из ванной комнаты показалась Мэгги, одетая в спортивный костюм. Не раздеваясь, она тоже юркнула в постель. Ее босые ноги были совсем холодными, а одеяло она натянула до самого подбородка. Прижавшись ко мне, она обняла меня одной рукой и затихла.

Сердце у меня все еще было не на месте, однако я отлично знал: если я сейчас что-нибудь скажу, беды не миновать, поэтому я стал повторять про себя таблицу умножения. Когда же мне это надоело, я попытался найти самое большое простое число, какое только мог себе представить.

Наконец Мэгги пошевелилась и сказала тихо:

– Знаешь, мне совсем не хочется ехать завтра к доктору Палмеру.

Фрэнк предупреждал меня, что без гормонов настроение у Мэгги будет подавленным и что она, скорее всего, не захочет ехать к нему на прием.

– Не хочешь – не надо, – ответил я, решив, что поговорить об этом можно и завтра, когда она более или менее справится с тем, что ее тревожило.

Прошло еще несколько минут, и Мэгги похлопала меня по плечу. Я как раз начал засыпать.

– Да, милая… что?.. – проговорил я, с трудом сдерживая вполне понятное раздражение.